Жду новый пост

Серия «Зуб Дракона.»

Меня не удивило, что младший сержант Кондрашин «задавил» скалу БТРом на входе в Панджшерское ущелье. Он прибыл в нашу роту из учебного центра Фергана, в котором готовили водителей армейских грузовиков ЗИЛ-130. Даже если Кондрашин в совершенстве овладел мастерством вождения грузовика, то это не означает, что он научился управлять БТРом. Габариты у техники не одинаковые, вес не одинаковый, а самое главное, при манипуляциях рулём у грузовика поворачиваются только два передних колеса, а у БТРа поворачиваются четыре. На узкой кривой горной дороге этот факт имеет решающее значение. Если «шофёр» начнёт на крутых поворотах «маслать рулём», как в грузовике, то он либо шандарахнет мордой БТРа в скалу, либо улетит в реку. Для того чтобы переучить водителя с одного вида техники на другую, его надо усадить за руль, рядом разместить опытного инструктора и направить эту весёлую компанию на широкий и просторный полигон, чтобы они никого не задавили и ничего не разломали. После отработки на полигоне всех плановых упражнений, водитель должен продемонстрировать приобретённые навыки специальной комиссии, то есть, грубо говоря, сдать экзамен. Вместо полигона, инструктора и экзаменов сержант Кондрашин оказался на узкой, опасной горной дороге с толпой народа на броне. Как это произошло, кто допустил, почему разрешил? Для того, чтобы ответить на этот каверзный вопрос, мне придётся немного вернуть повествование из июня месяца в середину марта 1984 года.

Два месяца тому назад наша рота получила приказ выдвинуться с полигона города Термез на территорию Демократической Республики Афганистан. Ранним утром 10 марта нас подняли, застроили, взбодрили армейской нахлобучкой, приказали занять места на БТРах и отправили на Хайратонский мост. По мосту наша рота пересекла пограничную реку Амударью и въехала в афганский город Хайратон. Там нам зачем-то выдали таможенные декларации.

Выданный мне бланк я заполнять не стал, прочитал графу о том, есть ли у меня с собой:

«I. Оружие всякое и боеприпасы», -

и засмеялся.  Из-за приступа юмора задумал написать какое-нибудь обидное слово в эту графу. Например, «есть и дохрена» или ещё лучше «дохренищща». Потому что поперёк моего туловища висел заряженный ручной пулемёт, а под моей задницей покачивался бронированный транспортёр. Вчера весь наш взвод при помощи полкило ветоши и трёх вёдер бензина отдраил от заводской консервации звенья пулемётных лент. «Машинкой Ракова» мы напихали в ленты патронов.

Потом бойцы отчистили… то есть, сняли заводскую консервацию с крупнокалиберного пулемёта. Собрали его, зарядили, в том числе и разрывными пулями с малиновыми головами (14,5 МДЗ). Какой-то старослужащий пацан уселся за вычищенный пулемёт на место старшего стрелка, стал изображать из себя «рембу». Он манипулировал рукоятками пулемёта и «стрелял на губах»:

- Тр-р-р-р! Т-р-р-р-р!

Затем сдуру провернул крышку ствольной коробки КПВТ, а оттуда выскочила двойная витая пружина и со всей дури лягнула его прямо под глаз. Пацан красивым прогибом улетел через спинку сидушки стрелка в десантный отсек БТРа, а глаз немедленно потух под огромной лиловой гематомой. Пацана потащили в медсанчасть, а все подумали: - «Ну и повезло же дураку! Он теперь в Афган не попадёт». А город подумал – ученья идут.

В таких тяжелых условиях мне предложили признаться в письменном виде, нет ли у меня при себе немножко огнестрельного оружия. Оружия было так много, что им даже умудрились покалечить бойца. Приступ остроумия я скомкал неимоверными усилиями, не стал вносить шариковой ручкой обидные слова в декларацию. Подумал, что придёт майор Зимин и показательно накажет меня за хулиганство. Там же моя фамилия указана в декларации.

Вместо того, чтобы придумывать нецензурную надпись для графы, я вытащил из кармана пачку сигарет. Оранжевую, как сигнал светофора на перекрёстке. До армии я такого чуда-юда не видывал, а вчера получил вместе с сухпайком. Теперь сидел на броне БТРа и думал: - «Закурить, или не закурить»?

Покрутил башкой, посмотрел, что все вокруг курят, почесал репу и принял для себя решение. О том, что вот так будешь лелеять своё здоровье, оберегать его, заниматься спортом, а тут прилетит злая вражеская пуля и врежется в самую обидную точку организма. Поэтому, все курят, и ты закури, не выделяйся, на войне этого не надо делать. Мало ли какая дурость придёт в голову душманскому снайперу, вдруг он задумает застрелить самого здорового. «Будь как все», - подумал я сам для себя, чиркнул спичкой и закурил. Тем более, что сигареты выдали бесплатно, они входили в норму довольствия.

После того, как афганская «таможня дала добро» на въезд в их страну, колонна наших БТРов поехала по дороге с бетонным покрытием. Но уехала недалеко. Какой-то БТР впереди поймал себе в колесо кусок железнодорожного рельса, торчащего из полотна дороги. Нет, слушайте, может быть, надо удивиться? Что это за дорога такая, кто и зачем замуровал в бетон эту толстенную железяку? Её зубилом не отбить и ножовкой по металлу не срезать. Теперь эта хрень будет рвать колёса всем проезжающим транспортным средствам, как оружие массового поражения. Её ни перезаряжать, ни обслуживать не надо. Она и днём, и ночью на боевом посту.

У наших БТРов колёса сделаны так, что способны выдерживать несколько пулевых попаданий. Но рельс, как говорится, «это уже извините». Он произвёл такую разруху, что хватило с избытком. В общем, колесо пришлось менять. Это был БТР рядового Орлова Андрея Викторовича.

Пока меняли колесо я вспоминал, как познакомился с этим орлом, Андрюхой Орловым. Знакомство было трогательное и романтичное, почти как ужин при свечах. Мы стояли в три шеренги среди холоднючих зимних песков на Термезском полигоне. К нашему строю привели ещё один небольшой строй. Зачитали список вновь притопавших. Помню, там подряд шли две фамилии: Орлов, Драндров. Наш строй заржал. Это чё, так смешно что ли Орлов-Драндров? Да я хрен его знает. В мозгах у солдата пусто, вот он и ржёт в строю, ему хоть палец покажи. Короче, фамилии зачитали, наши долбаки поржали и всё, становитесь в строй и Орлов, и Драндров. Будьте теперь знакомы.

В армии всегда так: зачитали твою фамилию и шагай в строй, будь здоров! Кому ты нахрен нужен, знакомства при свечах тебе устраивать. А по-другому нельзя, потому что времени на подвиги не останется.

Наш полк тогда готовили, чтобы ввести в Афганистан и штурмом взять Панджшер, соответственно, его пришлось доукомплектовывать со штатов мирного времени до штатов военного времени. А народу в стрелковые батальоны не хватало. Начальство Округа дало команду отправлять в пехоту всех, кто попадётся под руку. Согласно разосланным по округу циркулярам из комендатур выгребали нарушителей, из линейных частей переводили залётчиков, из госпиталей собирали выздоравливающих. Поскольку Орёл по сроку службы был такой же «душара», как и я, он не успел сделаться «залётчиком». Вместо этого он непредусмотрительно простудился, угодил в госпиталь с раздутыми гландами, а оттуда его попёрли в наш полк. Самым простым и бесхитростным способом Орёл оказался у нас в роте на полигоне, затем пошёл с нами в Афган.

Поскольку полк был сформирован в Узбекистане (Термез – это юг Узбекистана), то, по понятным причинам, самая распространенная национальность в нашей роте была – узбек. Узбеки кучковались со своими земляками, разговаривали на своём языке, защищали друг друга от всяческих напастей и посягательств. Вследствие этого, припахивать молодых для грязных работ «дедулькам» приходилось из любых других землячеств, только не из узбекского. Если какому-нибудь «дедушке» требовалось припахать «молодого», чтобы помыть после обеда котелок, то узбека припахивать было опасно. Оставался единственно правильный выбор, - заорать:

- Арлёп, иды суда!

Арлёп - это на русском языке с узбекским акцентом обозначает Орлов. Если закричать:

- Гирекхь, иды суда! - То придёт двухметровый Ваня Грек.

Ваня занимался борьбой, Ваня мог запросто прибить. Такое никакому дедушке было не нужно, поэтому выкрикивалось – «Арлёп, иды суда!», и Орёл, понурив гриву шел, мыл «дедушке» котелок. Назавтра он мыл уже три котелка. Напослезавтра у него были полные руки грязных котелков, и ещё была поставлена задача подшить пару воротничков на «дедушкины» гимнастёрки. Через три дня Орёл уже не успевал выполнять все «поручения», поэтому «дедушкам» приходилось выдавать Орлову пинки под зад, для того, чтобы он успевал. Чаще всего пинали Орла узбеки, потому что, как я уже сказал, узбеков у нас было большинство. Орёл ненавидел узбеков, втихаря называл их урюками, а они вслух называли Орла чмошником. В телепередаче «Служу Советскому Союзу» мне рассказывали, что армейское братство, товарищество и дружба народов должны выглядеть иначе.

Короче, у рядового Орлова служба с самого начала не задалась. А всё потому что перед призывом в армию надо было заниматься спортом, а не спиртом. За посягательство на твою личность надо отвечать ударом в рыло. Этого за тебя никто не сделает, а спорт благоприятно влияет на способность противостоять моральным уродам, ибо развивает силу, ловкость и боковое зрение.

После того, как рядовой Орлов заменил порванное рельсом колесо, колонна техники снова двинулась вперёд. В марте месяце на севере Афганистана нам было очень холодно, как Маленькой Ёлочке зимой в лесу. В неблагоприятных погодных условиях мы ехали с открытыми люками, чтобы при подрыве на фугасе не погибнуть от избыточного заброневого давления. Все солдаты замёрзли, как цуцыки, мечтали о горячей жратве и печке-буржуйке, но вместо этого нас продувало промозглым мартовским ветром, который только усиливался из-за скорости движения нашей колонны.

Потом световой день закончился, и нам дали команду остановиться. Первую ночь провели на какой-то площадке возле советского блок-поста. Ночью вокруг выставленных в фалангу БТРов мне пришлось ходить с пулемётом наперевес, с патроном в патроннике и с командиром взвода старшим лейтенантом Старцевым. Во время этого дежурства я услышал человеческие шаги в кромешной тьме и выкрикнул:

- Стой, кто идёт, пароль три!

В ответ на мой окрик «пешеход» сказал обидные слова. Наверное, он был нетрезв, а я перещёлкнул предохранитель с автоматического огня на одиночный. Очевидно было, что в темноте не душман, валить его не надо. Но «валить» его и не пришлось. От звука предохранителя он всё понял и ушёл туда, откуда пытался прийти.

Поутру мы возобновили движение, снова посинели от встречного промозглого ветра, но до Хинжана доехали почти живыми. Там водитель, рядовой Орлов, доложил командиру роты Рязанову, что у БТРа № 472 отказали тормоза. Рязанов ответил, что никакой возможности ремонтировать тормозную систему нету. Ни ремкомплекта, ни машины техобслуживания, ничего нет. Рота раскорячилась на дороге посреди очереди на подъём, погодные условия навалились ужасные: холод, слякоть и мокрый снег. Не надо БТР со взводом оставлять умирать от холода на подъёме, надо выбираться отсюда поскорее. Поэтому ротный приказал рядовому Орлову лезть за руль и продолжать движение на перевал. А с перевала БТР пойдёт на пониженной передаче, глядишь, почти и не убьётся.

Рядовой Орлов ответил ротному:

- Двенадцать человек, двенадцать жизней на свою душу не возьму!

Тогда Рязанов застроил вдоль техники роту и спросил:

- Кто возьмёт?

- Я! - Сказал младший сержант Кондрашин, и вышел из строя.

Рязанов усадил за руль неисправного БТРа Серёгу Кондрашина, а Орлову дали ручной пулемёт и отправили во второй взвод. Колонна пошла дальше, наверх, на перевал Саланг.

В свои девятнадцать юношеских лет кручинился я недолго. Почесал себе репу скрюченными пальцами левой руки, правой рукой махнул сверху вниз и громко выдохнул.

- Да дерись-раздерись всё тридеручим продиром, - сказал я и грязно выругался. Потом подумал: - «Блин, хоть отдохну на Зубе от армейской мозгоклюйки». После чего вокруг меня снова зазеленела листва, запели птицы, и Судьба перестала казаться злодейкой.

Выдвижение нашей группы на пост «Зуб Дракона» было назначено на 9-е июня 1984-го года. Как известно любому горному стрелку, со 2-го июня до 9-го июня должно было пройти несколько дней. Что-то в районе недели, примерно. Рязанов приказал нам потратить это время на обустройство ротных ослятников. Из досок от снарядных ящиков мы сколотили нары, на них уложили полосатые матрасы, застелили белыми простынями. На корявые жуткие потолки Рязанов приказал прибить белую ткань. Так называемый «отбеливатель». Такую ткань, которая во взводных брезентовых палатках отделяет брезент от людей. Рязанов дал команду извлечь эту ткань из палаток и сделать из неё натяжные потолки, чтобы клопы и труха не сыпались на головы бойцов. Мы копошились, как пчёлки в муравейнике и почти не заметили, как пролетело время.

Тёмное время суток мы провели на новых нарах. После поступления команды «Рота подъём!», в нашем ослятнике началось утро, из-за горы Санги-Даулатхан вылезло солнце. Да-да, теперь по утрам солнце вылезает из-за горы, ты в Панджшере, дядя.

После того как дневальный проорался, бойцы с сонными репами принялись вяло заправлять свои спальные места. Рязанов, обмундированный в аккуратный ушитый и отутюженный хэбчик, пошел по взводАм, чтобы проконтролировать, как вверенное ему население пережило ночёвку.

- Замкомвзвод второго взвода – ко мне! – Подал команду Рязанов.

В ослятнике моего взвода он обнаружил, что бойцы застелили простынями матрасы так, что к лицу проверяющего весь матрас был беленький, обтянутый простынёй. А под подушкой простыни не хватало, поэтому там торчала полосатая ткань старых, несвежих матрасов.

- Сержант Джуманазаров по Вашему приказанию прыбиль! – Эргеш возник перед командиром. Да он и не уходил никуда - когда целый командир роты инспектирует расположение, тогда жильцы этого раположения должны культурно стоять рядом чуть ли не навытяжку и пожирать командира выпученным взглядом.

- Смотри, Джуманазаров! – Рязанов показал пальцем на матрасы. – Поставь задачу всем командирам отделений и проконтролируй, чтобы все простыни подтянули к подушкам. Мне вот эта показуха не нужна. Солдат должен лицом тереться по свежей простыне, а не по старому матрасу.

- Ест. – Ответил Эргеш.

Рязанов пошёл дальше, а мы затеялись перестилать постели. Слава Богу, что ротный не поставил задачу набивать на постелях рантики по табуретке и ровнять полосочки на одеялах по нитке. «Лучше уж лезть на Зуб, только бы не набивать рантики», - подумал я из-за своей молодости и некультурности. Боже, какое наивное было заблуждение!

Потом мы умывались. Потом построились на завтрак. У некоторых солдат (не будем показывать фамилию пальцем) лоб, нос и щёки были свежими, умытыми. А шея и кожа за ушами были серыми от налипшей на пот пыли. Очевидно, солдат поплескал водицы себе в пятак, наскоротуху обтёрся полотенцем и встал в строй.

- Серая Шейка! – Поставил диагноз Рязанов.

- Почти, Мамин-Сибиряк! - Поржал внутри себя я. Однако, сделал вывод что купаться солдат должен, раздевшись до пояса, а ещё лучше, до безтрусов.

В двадцати метрах от нашего батальонного дувала протекала речка Гуват. Вода в ней плескалась чистая, прозрачная и холодная. Казалось бы - иди, купайся на здоровье, но в этих широтах существует одна небольшая проблемка. Здесь местные пацаны считают, что при свете дня снимать с себя одежду, это значит оскорблять Аллаха. Поэтому, если они увидят голого мужика, то у них возникнет непреодолимое желание пристрелить его. Их не будет интересовать, что ты днём стянул с себя обмундирование просто, чтобы принять гигиенические процедуры. В силу такого негативного человеческого фактора мне пришлось зарядить пулемёт, прежде чем купаться с голым попен-гагеном. Затем потребовалось установить его на удобную позицию и попросить Серёгу Губина, чтобы тот слеганца возле пулемёта полежал, поразглядывал окрестности. Но это всё равно лучше, чем ходить с серой шейкой.

Вскоре Серёга устроился возле пулемёта, я разделся, залез в воду, поплескался. Поохал, поахал, хрюкнул пару раз от удовольствия. Вылез на берег, побежал со звенящими от холода органами вытираться и контролировать окрестности. Серёга разделся, полез в речку, тоже хрюкнул от счастья, вода-то +4! Это ледник тает, чего ж вы хотите!

После окончания водных процедур синий от холода Серёга принялся намыливать зелёную майку. Она показалась ему не очень салатовой, он решил её побыструхе простирнуть. Тем более, что на афганской жарище в мокрой майке первые полчаса гораздо лучше, чем в сухой. Пока Серёга устраивал прачечную-хренячечную, я водил по окрестностям лучевым зрением. В процессе этой творческой деятельности неожиданно разглядел рядом со своим пулемётом Серёгину снайперку. Она сверкала новым лаком как рояль во Дворце Пионеров. Правильно! Кто же в наше время ходит стирать майку без снайперки? Вот Серёга её и притащил.

Разглядывал я новую винтовку и вдруг вспомнил, что в экспозиции Гродненского историко-археологического музея красовался меч одного буйного парняги с надписью на клинке «Пей кровь» (Drinc Blut).

- А мы чё, хуже, что ли? У нас тоже полная башка мозгов. – Подумал я, вынул из пулемёта патрон 5,45 и нацарапал острой пулей на сверкающем лаке через всё ложе винтовки «ПИ☆ДЕЦ ВРАГУ!!!». А потому что нехрен!

После стирки майка у Серёги стала блестящая, как лак на винтовке, он напялил эту мокрятину на себя. В этот момент дневальный выкрикнул какую-то команду, мы побежали её выполнять. Строиться, короче, мы побежали. Потому что, в армии все команды (кроме команды «к бою») начинаются с построения.

Построение проводил, опять же, Рязанов. Он вышел из офицерской комнаты, подал команду:

- Станови-и-ись! ЗамкомвзводА, строим свои подразделения! Бильярд в карманах катать заканчиваем!

Эта старинная армейская шуточка обозначала, что если у солдата рука (или руки) засунуты в карманы, то солдат непременно там «гоняет шары». В армии её произносили на каждом построении, то сержант, то командир взвода, теперь командир роты. А я всегда считал, что солдат ничего нигде не гоняет. Руки в карманах он держит просто потому, что привык в такой позе шляться по деревне. Точно так же, как стоять с открытым ртом. Если у солдата открыт рот, это не значит, что солдат хочет кушать или что-то сказать. Это всего лишь удобная поза для человека. С открытым ртом, и с руками в карманах. Он и в военкомат в такой позе пришёл, чтобы призваться в Армию и Родине послужить. Может быть, это у него повседневное душевное состояние такое.

По заданию Рязанова мы вынули руки из карманов, расстелили перед ногами плащ-палатки, высыпали на них военное имущество из своих вещмешков, приняли над своим барахлом стойку «вольно». Оружие закинули за спину, стволом вниз.

Командир со старшиной принялись обходить строй. Они разглядывали бойцов спереди и сзади, проверяли выложенное на плащ-палатку имущество, осматривали оружие.

В это исторически трудное время перед строем нашей роты грустил ослик. Его отловили пацаны, которых отрядили покорять Тринадцатый пост под командой товарища Старцева. Ослика привели на построение, чередой поджопников убедили присоединиться к сторонникам Апрельской Революции. После того как он потерял бдительность, ему на горб загрузили бронежилеты, какие-то коробки, какие-то ящики, матрасы, а затем сверху всей этой горы имущества шлёпнули тело пулемёта ДШК (Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный пулемёт). Ослик превратился в кучу барахла на четырёх тоненьких ножках. Ничего другого не было видно, только барахло и ножки. Мы стояли, Рязанов ходил, минуты слагались в часы, а они в столетия. Строевой смотр - это занятие медленное и рассудительное, его никак нельзя проводить быстро. Поэтому время шло медленно, а ослик под грудой бронежилетов понурил гриву и даже с ноги на ногу не переминался. Потому что если он хоть одну ногу подогнул бы, то три другие непременно сломались бы от нагрузки.

В самый разгар нашего торжественного мероприятия из строя вышел высоченный младший сержант Апаев. Он в Термезской учебке был замкомвзводом, дрочил нас, молодых, приёмам поведения в строю. Уж, кто-кто, а он точно знал, что из строя нельзя пойти погулять просто так. Надо, как минимум, спросить у командира разрешение. А ещё лучше бы покраснеть и заранее приготовиться получить за этот вопрос в дыню.

Однако Апаев без разрешения вышел из строя, подошел к ослику, принялся молча снимать с него всякие военные тяжести и складывать прямо на грунт. Апаев родом из Карачаево-Черкесии. Я ещё тогда подумал, что он соображает, какая по ТТХ нагрузка на ослика допустима, а какая нет. В общем, пока Рязанов со Старцевым заметили, что Апаев самовольно пошёл шляться из строя, то пол ослика было уже разгружено. Никто из офицеров Апаеву замечания не сделал. Видимо, все поняли, что он прав. Если пользуешься скотиной, то не устраивай ей вырванные годы. Мера должна же быть какая-то. Ведь мы не живодёры. Мы интернациональный долг выполнять сюда приехали, а не над ослами издеваться.

Ну, то, да сё. Трогательная сцена с флорой и фауной прошла. Апаев разгрузил с осла боеприпасы, вернулся в строй. Все снова задумались о том, как обидно и больно течет бесцельно проживаемое время, задрали глаза под потолок афганского небосвода. Рязанов ходил, рассматривал комплектность имущества у бойцов, считал матчасть. Он был очень сильно занят. А нам что было делать? Зевать, разве что.

Некоторые из нас собрались было сладенько зевнуть, пристроились раскрывать свои «варежки», но в этот лирический момент за нашими спинами раздались какие-то странные, нечленораздельные всхлипывания:

- Ик! Ик!

Мы медленно стали возвращаться мыслями из-под потолка в повседневную обыденность. А оно снова за спинами строя:

- Ик! Ик!!!

Мы начали крутиться вокруг себя. Потому что захотелось установить причину и источник этих интересных звуков. А оно не положено в строю вертеться как вентилятор. Только жбаном башки можно немного повернуть. И то, там ограничители стоят почти во всех шеях. У совы только нету, а у всей остальной роты есть. Ну, мы так-сяк покрутились, увидели за спиной выстроенного в шеренгу подразделения нашего командира Рязанова Игоря Геннадьевича. Он стоял и плакал, со страдальческим лицом, опёрся рукой на плечо Серёги Губина, глотая слёзы, сквозь спазмы в горле выдавил из себя:

- Губин! ... Твою же мать! … Ну как же ты так!!!

Затем Рязанов отпустил Серёгино плечо, ладонью закрыл своё лицо, отвернулся от нас.

Мы молча смотрели на эту сцену, ничего не понимали. Губин тоже ничего не понимал. А я слегка начал догонять.

- Губин! – Рязанов снова повернулся к Серёге. – А-а-а-ах! … Рязанов вдохнул и громко засмеялся:

- А-а-а-ах - ха-ха-ха!!!

Оказалось, что Рязанов корчился от приступов смеха. Он не плакал, он пытался сдержаться.

- А-ХА-ХА-ХА!!! – Рязанова прорвало. Он схватился обеими руками за свой живот и принялся громогласно ржать за спинами строя.

- А чего? – Серёга с вылупленными глазами и со вскинутыми бровями крутился на своём месте в строю. Бросал удивлённые взгляды то на Старшину, то на Рязанова, то на стоявших рядом пацанов.

- Чего случилось-то?

- А-ХА-ХА-ХА!!!... Губин, дай сюда! – Рязанов протянул руку к Серёгиной снайперке. – Дай сюда винтовку!

Серёга, в полных недогонках скинул с плеча ремень СВДэшки. Рязанов подхватил её, растолкал стоявшую перед ним шеренгу и вышел со снайперкой в руках перед строем.

- Вот, смотрите все! – Он смахнул слезинку, набежавшую на ресницы от важности исторического момента. Протянул к строю обеими руками винтовку.

- Вот так надо собираться в горы! Вот так надо настраиваться на боевые действия! «ПИ☆ДЕЦ ВРАГУ!!!» Молодец, Губин! Хорошим солдатом будешь!

- А чего? Я-то чего?! – Серёга крутился на месте и никак не мог понять из чего возникло такое обильное внимание к его личной персоне.

В тот день у Серёги случился приступ повышенной мозговой активности. А у Рязанова произошло улучшенное знакомство с рядовым Губиным. Из-за моей хулиганской выходки с нецензурной надписью на винтовке, Рязанов запомнил молодого солдата снайпера Губина, как говорится, поставил галочку в журнал учета героических личностей.

1986 год, пост №13, Александр Ашихмин со своим подразделением.

Мы отложили все неотложные армейские занятия, вышли из расположения роты чтобы проводить пацанов группы Старцева. Я стоял в тени под тутовниками, смотрел как бойцы Старцева загружались военным имуществом перед выходом. Поскольку сержант Апаев показал, как надо обращаться с горнострелковыми ослами, перед началом движения снятые с осла грузы разделили, как смогли. Бронежилеты подняли с земли, обтряхнули и раздали пацанам, боеприпасы, нагрузили на Апаева, пулемёт ДШК поручили тащить сержанту Серёге Тайманкину.

По итогу у Апаева груза оказалось практически вдвое больше, чем у любого солдата из группы, наверное, под сто килограмм, не меньше. От природы Апаев имел богатырское телосложение, вырос на Северном Кавказе, соответственно, знал толк в перетаскивании тяжестей по пересеченной местности. На нём центнер груза смотрелся великоватым, конечно же, но вроде бы, почти как бы и нормальным.

На фотографии Дагир Апаев самый высокий.

А у сержанта Тайманкина вместо телосложения было тело-вычитание. В свои восемнадцать лет Серёга всё ещё был худеньким подростком, весил может каких 60-65 кг. У нас это называлось: тонкий, звонкий и прозрачный. На этого тоненького пацанчика навьючили 65,27 килограммов груза и огромную черную железяку ДШК, весом 33 кг. Это выглядело настолько несуразно, как если бы Голубой Вагон взгромоздился на Чебурашку. Я думал, что Тайман переломится пополам от такой тяжести. Он шагал по горячей пыли армейскими полусапожками, его мотало из стороны в сторону.

С некоторой долей иронии я вспомнил поговорку про советских десантников: «Корова опасна спереди, лошадь – сзади. Советский Десантник опасен со всех сторон»!

Какие, нахрен, горы сержанту Тайманкину! Хоть бы он не упал в пыльную колею дороги на ближайшем отрезке в двести метров. Какой придурок додумался отправить его в горные стрелки? В военкомате не видели, что ли это тело-вычитание? Пусть бы направили в танкисты, я не дохрена разбираюсь в танках, но точно знаю, что там очень тесно. Апаеву в танке не развернуться, а Тайману было бы в самый раз. Но нет же, их обоих послали в горнострелковый батальон, а там комплектация одинаковая для всех: и для здорового амбала, и для худенького мальчугана.

Было удивительно, но потом оказалось, что Серёга дошел. Старцев описал этот эпизод так:

- Тайман – это высший боец! Он камни зубами грыз, за камни зубами цеплялся, но пулемёт на гору затащил.

Лично я именно это считаю подвигом – способность совершать тяжелую, рутинную солдатскую работу в жутких климатических условиях вопреки всем Законам Всемирного Тяготения. Поэтому, если кто-то думает, что перевелись богатыри на земле русской, то он сильно ошибается. Я могу с сержантом Тайманкиным познакомить.

После того, как пацаны вышли из расположения и скрылись из виду, я стоял в тени тутовника, смотрел на взвешенную в воздухе пыль, поднятую солдатскими башмаками. Мне было муторно и тревожно, я волновался за пацанов, переживал дойдут ли они по такой жаре загруженные-перегруженные. Переживал за себя, ведь завтра вся эта история должна будет повторится с моим участием. В этот лирический момент Олег Герасимович, бесцеремонно схватил меня за рукав гимнастёрки, потянул на себя:

- Пошли!

- Куда тебя послать? – Я дёрнул плечом, отцепил руку Олега от гимнастёрки.

- Пошли, говорю, наш пост собирают. – Олег снова схватил меня за рукав, снова потащил.

- Надо говорить «пойдём». – Я снова вырвался.

- Пошли, не выделывайся, сейчас прощёлкаешь хлебалом и направят тебя не с Серёгой Губиным, а с какими-нибудь дембелями. Будешь потом дембелям рассказывать, как надо говорить и как не надо говорить.

В общем и целом, Олег меня убедил, и мы пошли. Хотя, правильно говорить «пойдём».

Прошли мы не далеко, метров пятнадцать. Встали под ещё одними тутовниками. Перед нами появился прапорщик с черными усами и с листком бумаги в руках.

- Прапорщик Хайретдинов. – Представился прапорщик.

- Как бы, логично, - подумал я.

- Командир гранатомётно-пулемётного взвода 8-й роты. – Продолжал прапорщик. – Сейчас уточним список личного состава. Я буду зачитывать фамилию, а вы будете мне в ответ называть своё звание и оружие.

- Манчинский!

- Я!

- Головка от … блока цилиндров! Звание говори и оружие.

- Сержант. Автомат.

- Герасимович!

- Й-й-й… рядовой! Снайперка, нет, это, - Бендер запнулся под взглядом прапорщика. – ЭсВэДэ!

- Губин!

- Рядовой, СВД (снайперская винтовка Драгунова).

- Касьянов!

- Рядовой. РПК (ручной пулемёт Калашникова).

- Бурилов!

- Рядовой. Автомат у меня.

- Мэ-мэ-мэ! - Прапорщик перекривил Мишку Бурилова. – Ещё скажи «автоматик у меня», дец-цкий сад, блин, Мампель!

- Рядовой, автомат.

- Орлов!

- Рядовой, РПК.

- Безруков!

- Бузруков, товарищ прапорщик. Сэржант. Афтамат.

Прапорщик чего-то почеркал в списке.

- Ызаев!

- Радавой, афтамат.

- Султанов!

- Радавой. Афтамат и гранатамот.

- Всё. Так. – Хайретдинов сложил листок, убрал его в карман гимнастёрки.

- Губин!

- Рядовой, СВД!

- От-ставить! Список оружия я уже заполнил. Теперь отвечайте, как положено. Губин!

- Я!

- Держи ночной бинокль. – Прапорщик снял с себя пластиковую коробку, протянул Серёге, держа за ремни. – Три с половиной кэгэ. Потом поймёшь, что это такое. И гляди, не разбей.

Вот так мы и «пазнакомилься», как говорят мои друзья из Узбекистана.

На фотографии Хайретдинов взрослый, с усами и обритый наголо.

Выход в горы нашей группе запланировали на завтра. Вечером нас накормили ужином и подали команду «Отбой», то есть отправили ночевать. Как только я повалился на нары, на меня снова напал мандраж. Из нашего ослятника на Зуб Дракона смотреть было больно, не то, чтобы лезть туда. Да ещё с железом на горбу. По этой причине я лежал, изо всех сил грустил и мандражировал, не мог уснуть. А рядом со мной, ну, недалеко от меня, на тех же нарах лежал дембель Яшка Нейфельдт, мечтал сладенько, вполголоса, как он поедет домой:

- Из Рухи вертолётом в Баграм. Потом в Кабул на пересылку. Оттуда в Ташкент. Там на вокзал, а с вокзала поездом: Караганда, Целиноград, Есиль, Атбасар, Кушмурун… И потом – на Кустанай…

Фарид Долгов слушал Яшку, иногда поддакивал ему вполголоса. Фарид и Яшка оба родом из Казахстана. Кроме того, они дембеля и дружбаны. Яшке позавчера объявили отправку домой, а Фариду ещё не объявили. Завтра-послезавтра прилетит вдруг волшебник в зелёном вертолёте, заберёт Яшку из Рухи и повезёт на Кустанай. Вот Яшка и проговаривал весь путь от нашего ослятника до родного дома. Лежал на нарах в тёмном, пыльном, пропахшем коровьим навозом помещении рядом со своим дружбаном Фаридом и мечтал дуэтом, как поедет домой. А мне, ... мне как медному котелку, служить и служить. Уснуть бы, что ли.

Нет, не думайте, у меня всё нормально с психикой. Но завтра должен состояться первый подъём в горы. И не куда-нибудь, а на Зуб Дракона. А тут Яшка с Фаридом на Кустанай едут. С-с-с-с-с… сказал бы я что-нибудь нецензурное. Но у меня устойчивая психика, поэтому я взял сигарету и пошёл разминать её за дверью ослятника. Подумал, что пока разомну, пока покурю, может, они уже доедут и заткнутся?

Всё-таки столько мне оказалось не выкурить. Скорее всего, Яшка «пыхнул» на сон грядущий. И вчера. И позавчера. Он уже несколько недель сидел на измене, а как зачитали приказ о его увольнении, то ему и вовсе сорвало башню, и отбросило за сарай. Он уже несколько дней обдолбанный в хлам, и всё едет домой. Так и пришлось мне засыпать под его бормотание вместе с устойчивой психикой.

- Тогда поехали! Водила, за царандойским постом остановишь!

БТР пару раз чихнул карбюраторами, потом протарахтелся, взвизгнул движками и покатил по густой афганской пылище.

Возле поста царандойцев БТР остановился. Мы ссыпались с брони, нагрузили себе на горбы вещмешки, расстегнули до пупа гимнастёрки, свесили ниже ватерлинии ремни, закатали до локтя рукава и превратились в кучу разгильдяев. Не потому, что любили нарушать правила ношения военной формы. А потому, что было очень жарко. Очень-преочень. Вдобавок ко всему каждому из нас на плечи взгромоздился невменяемо тяжёлый вещмешок. Всем срочно захотелось устроить вентиляцию в обмундировании.

- Та-а-ак, банда! – Хайретдинов оглядел метаморфозу, произошедшую с вверенной ему группой. – Я пойду первый. Остальные за мной след в след. Хлебальниками не щёлкать. Как спустимся в обрыв, упрёмся в весёленький мост, «играющий» такой. Если кто-то повеселее пойдет, задний будет подпрыгивать, хочешь - не хочешь. Сколько хожу, столько боюсь. Все, кто живым доберется до того берега, без команды не садиться, с тропы не сходить, воду экономить. Кто не переберется, воды хлебанет, мама, не горюй. На всю жизнь хватит. Манчинский, идёшь в замыкании. Отвечаешь за порядок. Всё! За мной, шагом-марш!

Хайретдинов, тяжело ступая под весом рации и своего вещмешка, зашагал к реке Панджшер, к подвесному мосту. Мы пошагали за ним, согнувшись почти пополам под тяжестью навьюченного на нас груза.

Вещмешок у меня был настолько тяжелый, что моя голова с органами зрения была опущена вниз. Перед ней маячила пыльная, раскалённая солнцем тропа, я видел только её и свои ноги. Больше ничего не видел.

Через несколько шагов начало мешать оружие. Если закинуть его за спину, то оно скатывалось с вещмешка. Если повесить на шею, то оно болталось из стороны в сторону, тянуло бошку вниз, мешало дышать. А дышать почему-то очень хотелось. Со времени призыва в армию я бегал кроссы по пустыне, носил на плечах ящики с гранатами, но вот такого ужаса мне переживать ещё не приходилось. И не мне одному. Все шли, согнувшись в три погибели, то и дело пытались закинуть оружие за спину. Оно сваливалось обратно. Его с лязгом закидывали снова. Только Герасимович, как повесил поперёк туловища свою снайперку, так и шёл, оперев на неё свои худые руки с закатанными по локоть рукавами.

Через десяток минут мы подошли к реке. Уже устали, уже вспотели, от утреннего умывания не осталось и следа. От проглоченного завтрака сделалось очень нехорошо внутри. Я никак не мог принять решение – вытошнить завтрак от натуги, или отложить прямо в штаны. Тут, в моё поле зрения вплыл мост. Вот такой МОСТ, блин!!!

В моей башке под панамой пронеслась мысль:

- Брата-а-ан, всё, что с тобой было раньше, смело можешь забыть.  Оно больше никогда тебе не понадобиться.

Внизу, в ущелье, ревела вода, перекатывалась через булыганы. Доски у моста были старые, страшные. Скорее всего, трухлявые, сикось-накось привязанные какими-то тросами, торчащими в разные стороны размочаленными обрывками. Каждый из нас со своим боевым комплектом весил больше центнера. Трухлявые доски и размочаленные тросы не могли выдержать такой вес. Они непременно должны были провалиться, оторваться-развязаться.

С лицом, перекошенным мужеством, я ступил на корявые огрызки старых досок. Мост качался и скрипел. Под весом нагруженных солдат он растягивался, как резиновый. В этот момент я понял, что если в жизни есть какое-нибудь чудное мгновение для того, чтобы сработать завтрак на сброс, то это именно оно. Потому что мост сейчас порвётся, мы грохнемся в ревущую ледяную воду, вещмешок с патронами утопит каждого, как Герасим собачку Му-му. Знал бы, что такая фигня будет – пенопласта нажрался бы вместо завтрака.

От ужаса моя голова отказалась воспринимать окружающую действительность как реальность. Мозг включил блокировку, как будто это всё происходило не со мной. Возникло ощущение, что я смотрю нереальный по своей фантастичности мультфильм, и сопереживаю шагающим по мосту персонажам. Это не я там шагаю. И не мои дружбаны. Это, просто, режиссёру удалось так ловко втянуть меня в роль, что мне кажется, будто я – один из них. Это не мне страшно. Это им страшно. А я смотрю мультфильм.

После того, как мост закончился, начался следующий мультфильм. Про Дархейль. Путь наш проходил прямо через этот кишлак.

Мы влезали на какие-то каменные заборы, лезли по каким-то духовским делянкам, составленным друг на друга, как этажерки.

По краям делянки были обсажены кустами шиповника, нам приходилось ползти на карачках через колючие заросли, рожами раздвигать эту хрень. Пульс лупил в груди, лупил в висках и в конечностях, как лупит копытами кавалерийский эскадрон. Плечи уже не чувствовались. Вместо них под лямками вещмешка поселилась сплошная тягучая ноющая боль. Сухой горячий воздух с хрипом вырывался из лёгких и тут же возвращался обратно. Создавалось ощущение, будто кислорода в том воздухе не было. Как будто, к моему лицу привязали полиэтиленовый пакет, и я гонял внутри пакета одну и ту же порцию воздуха. Со лба струйками стекал горячий липкий пот. Он вяз в бровях и жег глаза. Стереть его с лица было невозможно. Потому что он был жирный и вязкий, как расплавленный вазелин. Во рту – ком пыли. Под ногами раскалённый шлак, высыпанный из доменной печи. А с неба нас всех жарила сама доменная печь. Одиннадцать солдат несли на своих согнутых спинах всю эту доменную печь, всю жару и всё раскалённое афганское небо.

А ещё в Дархейле были в мины. Потому что, это вход в ущелье Хисарак. Если русские пойдут метелить хисаракских душманов, то им придётся идти именно через Дархейль и Мариштан. Душманы готовились к штурму Панджшера и устанавливали обширные минные поля. А где, какие и сколько, они никому не докладывали. Так что, про карты минных полей тоже можно забыть. Нету таких карт. Поэтому, чтобы избежать больших потерь, мы двигались след в след. Маленькие потери, это лучше, чем большие. Но, если потерей выпадет шанс сделаться именно тебе, то, я вас уверяю, это ещё одно Чудное Мгновение, во время которого ты переживёшь бурю самых низменных эмоций.

В середине кишлака Дархейль Хайретдинов скомандовал:

- Привал!

Он ещё только нагибался к раскалённой земле, а у всей группы уже подогнулись ноги. В долю секунды вся толпа лязгнула костями и вещмешками прямо там, где кого застала команда. Только один Олег каким-то чудом умудрился повалиться в тень. Наверное, это такой закон: яблоко падает вниз, а Герасимович – в тень.

- А ты, Герасимович, не сходи с тропы. Поменьше лазай! Я вон на той сопочке, во-он на той, чёрненькой, - Хайретдинов указал рукой на ближайший пригорок, - месяц назад был. Я, вообще, везучий. Там шёл первый, а за мной – два сапёра. Я-то везучий, я прошёл. А сзади – ка-ак даст! Одну ногу сапёру – вот так оторвало, а вторую переломало. А он нёс в кармане детонаторы, упаковку триста штук. Они все сдетонировали. Он мне орёт: - «Товарищ прапорщик, у меня яички целые? Печёт, что-то». Я грю ему, мол, целые. А что я там увижу?! Там разворочено всё, в крови всё… Так что, поменьше лазай!

- Я понял. – Бендер вытащил руки из лямок вещмешка. – Тут плита каменная. - А потом тихонечко в сторону, чтобы не услышал Хайретдинов. - Я сегодня без детонаторов.

Моя рожа расплылась в потной, чумазой улыбке. Не буду утверждать, что умею угадывать, сколько у кого в уме, но мне показалось, что Олег съязвил. Он был старше меня на год и старше других пацанов на два. Потому что до армии отучился в техникуме. За эту отличительную особенность получил прозвище Хитрожопый Бендер. В армии слово «хитрожопый» не считается обидным, оно почти лестное. Хитрожопый - это достоинство в понимании армейского человека.

- Отставить! Воду пить из ручья! - Окрик Хайретдинова вернул меня в реальность. Кто-то начал отвинчивать крышку на фляге. Вся группа судорожно хватала открытыми ртами воздух. Хайретдинов с гордым видом сидел на земле, облокотившись спиной на рацию, как на спинку дивана. Только подрагивающие под тканью штанов мышцы выдавали, что ему сегодня тоже досталось.

– Ничего, мужики! Так всегда. Сначала все падают. Потом дышат. Потом воды, … если есть. Потом закурить. А как солдат закурил, так считай, что он выжил.

Вскоре, и правда, народ отдышался, начал шевелиться. Кто-то достал сигареты. Мне в голову, почему-то, пришла мысль воздержаться от табачного дыма.

Мысль оказалась правильной. Потому что вскоре Хайретдинов подал команду «Подъём», мы взгромоздили на себя безразмерные вещмешки и двинулись вперёд. Снова полезли через делянки, разбитые на террасах. Они всё выплывали на нас из зелёнки и выплывали. Мы карабкались на каменные стены, подпиравшие поля, лезли через какие-то заборы. Все ориентиры, которые мы видели из-за речки, смешались, устроили невообразимый хоровод. Откуда-то выплывали дома, откуда-то на нас выпрыгнул ещё один ручей.

Через несколько часов пытки мы вползли в сад самого последнего дома. За садом начиналась жёлтая глиняная лысая гора. Она становилась круче и круче, обрастала булыжниками и скалами. На самом верху её венчал сплошной скальный хребет. Перед началом движения на эту гору и на её жуткий хребет, мы повалились в саду на привал. Деревья вокруг были огромные, листва на них наросла плотная. Неба через листву было не видно, а значит палящие лучи сюда не проникали. Мы покидали вещмешки на землю, рухнули рядом сами, чтобы хоть немного остыть в тени.

По саду были разбросаны какие-то жестяные банки, какие-то тряпки, бумажные обёртки от чего-то цветастого. Кто-то, явно, здесь побывал. Но мы не рискнули проверять – кто и зачем. А вдруг, местный бача обиделся, вдруг прикопал где-нибудь возле порога минку. Не надо нам таких приключений, мы лежали, дышали и тупо смотрели. Мин с датчиком на просмотр ещё не изобрели. Так что смотреть можно бесплатно. А посмотреть было на что.

Природа!.. В очередной раз легендарная Панджшерская природа. Огромные деревья сада, с шикарными кронами. Тень. Внизу журчит речка Хисарак. Террасы полей, виноградники. Дом этот, во дворе которого мы валялись в саду, был невероятно красив. Какое-то чудо, наполненное средневековой дикостью. Если красота, чудо и дикость – сочетаемые друг с другом понятия.

После короткого отдыха мы полезли на лысую гору из кишлака. Подъём начинался плотно утрамбованной глиной. Тропка петляла вправо-влево, затем выходила на огромный базальтовый шар, зарытый в склон горы. Шар был огромный, лезли мы по нему долго. Всё низменное и ужасное, что я недавно испытал в зелёнке Дархейля, это всё было как детский сад, средняя группа. Ползти на карачках по раскалённой скале оказалось гораздо хуже. В кишлаке было жарко и душно, но там, хотя бы, изредка была тень. Местами текли ручейки с ледяной водой. А здесь, на скале, на раскалённом утюге… я не знаю, как описать тот ужас, в который мы попали, высунувшись из тени последнего сада. Это жуть! Это мрак, это полная жопа! Надо было в детстве разогнаться и убиться до смерти об стенку, намазанную ядом. Наверное, я так бы и сделал, если бы не осознание того, что Родину кто-то должен защищать. Пока ты в детстве пускал слюнявые пузыри и наслаждался детской безмятежностью, кто-то непременно лез по таким раскалённым скалам с таким, как у тебя, вещмешком. А сегодня пришла твоя очередь.

В самой крутой части шара были выбиты лунки, служившие ступеньками для каждой одной ноги. Ступеньки выглядели ущербно, но подниматься по ним было удобно. Группа пошла вверх легче. Ну как легче – скорость стала больше, но и нагрузка на мышцы стала тоже больше. У меня от напряжения начали трястись колени.

Наверху, где круглая скала снова уходила под глину, Хайретдинов брякнулся рацией и вещмешком на горячий базальт. Привал. Лучше приваливаться на камне. В камень мину не зароешь.

Как Хайретдинов, я шмякнулся на раскалённую скалу. Откинулся спиной на вещмешок, вытянул трясущиеся ноги. Мне было очень хреново. Чтобы не концентрироваться на низменных ощущениях, я решил отвлечься, принялся делать методичные глубокие вдохи-выдохи и водить пяточиной по окрестностям. Огляделся и ничего не узнал. Потому что здесь горы, здесь перепады высот. То, что недавно было видно снизу-вверх, теперь сделалось для меня сверху-вниз. У меня в башке получился полный винегрет. Пока поднимались, смотрел только себе под ноги. Во-первых, чтобы не подорваться. А во-вторых, я был так сильно согнут под тяжестью нагруженного на меня военного барахла, что чуть не рыл носом по тропе. Мне было известно, что обязательно надо осматривать местность вокруг, что надо идти от укрытия к укрытию. Но, сегодня я не мог. Обязательно буду этому учиться, но потом, если выживу после подъёма на Зуб Дракона по такой жаре.

На привале я усиленно дышал, впитывал живительный кислород, в полном охренении разглядывал окружавшую меня удивительную действительность.

Кишлак уже оказался внизу, я смотрел с горы на крыши трёхэтажных домов, сложенных из сырой жёлтой глины. Они образовывали террасы и переходили друг в друга, как составленные в лабиринт жёлтые детские кубики. Заборы из сырой глины, а местами из камней, переплетались в непривычный мир узких улочек, ныряющих то в виноградник, то в фруктовый сад. Системы арыков, маленькие окошки, высоченные заборы, узенькие проходы, корявые толстые деревья, огромные валуны – всё было переплетено в невообразимую, невероятно красивую картину.

После короткого отдыха мы снова поднялись и пошли на подъём. Теперь тропа пошла по глиняной горе. Через несколько сот метров глина закончилась, мы упёрлись в серый супещаник. Жопка сжалась в кулачок потому что в супещаник закопать мину гораздо проще, чем в глину. Но, сжимай жопку, или разжимай, а вперёд ты всё равно пойдёшь. Даже по супещанику. Потому что ты солдат, а солдат никогда не очкует. И, вообще, это – не ты. Это мультфильм. Ты просто смотришь какой-то дурацкий страшный мультфильм.

Тропа повиляла по супещанику, вывела нас на небольшую горизонтальную площадку на склоне горы. На площадке образовалось небольшое болотце, в нём кто-то выкопал углубления, в углублениях скопилась вода. По команде Хайретдинова мы повалились на влажную почву.

После того, как вся банда отдышалась, прапорщик дал команду набрать воды. Но сперва приказал провести «обеззаразку» пантацидом. Рядовой Мишка Бурилов вытащил из кармана шприц-тюбик промедола.

- Это ты себе в задницу вколешь, когда тебе бошку оторвут. – Объяснил Хайретдинов Бурилову.

Тогда Бурилова пробило просветление. В просветлённом состоянии он высыпал в ближайшую к нему ямку 10 таблеток пантацида из упаковки. Таблетки булькнулись в воду, опустились на дно. Они не стали шипеть, подпрыгивать, растворяться. Утонули и утонули. Тогда Бурилов пятернёй помешал воду в ямке, как ложкой в стакане чая. Со дна ямки пошла густая глинистая муть.

- Обеззараживальщик хренов! – Возмутился Олег, дал Бурилову звонкого подж… под зад, короче, шлёпнул Мишку боком полусапожка и пошёл к соседней ямке. Попил, наполнил флягу. Расстегнул гимнастёрку, начал пригоршнями плескать себе за ворот воду. К купающемуся Олегу подошёл Мишка Мампель. Он отстал от всей группы и только теперь доковылял тяжелыми шагами по тропе. Мишка скинул вещмешок на землю, подошёл к Герасимовичу.

- Бандера, подвинься!

Олег разогнулся. Удивлённо посмотрел на Мампеля.

- Ты что, олень?! Вон ещё ямка. Иди, умывайся.

- Ага. А вдруг там мины?

- А я для тебя минный трал, что ли?!

- Подъём! – Хайретдинов поднялся на ноги. Потянул на себя свой вещмешок. – Выдвигаемся.

Всё так просто. Подъём и выдвигаемся. И как описать, что обозначает для солдата это слово – «Подъём». Это не просто – «встань» или «вставай». Это – встань, выдвинься на покрытую скалами гору, пойди на подъём и сдохни там от жары и перенапряжения.

Мы были солдаты. Мы встали и пошли. Солдат всегда должен вставать и идти, даже если больно и, если тяжело. У Родины должны быть солдаты. Сегодня – это мы.