Лига авторов

Дорогие Пикабушники! У меня открыт сбор средств на издание художественного произведения "Вирус". В книге вы узнаете о судьбах людей, которые оказались в вирусном госпитале по воле судьбы. Это люди разных профессий, возраста, статуса и разных взглядов на жизнь. Есть среди них и очень добрые, и нетерпимые, сильные и слабые. Все они борются с болезнью, взаимодействуют друг с другом, ссорятся и мирятся, и все без исключения надеются на выздоровление. В книге есть проникновенные моменты, когда у людей жизнь переворачивается с ног на голову. Пребывание в госпитале меняет не только судьбы, но и мировоззрение этих людей. В жизни пациентов госпиталя есть и большие трудности, борьба со смертью лицом к лицу, но есть и радости, встречи, эмоции, надежды...

Выставляю небольшой фрагмент из произведения.

Очень надеюсь на вашу поддержку! И верю в Силу Пикабу. И, конечно же, хочу поблагодарить @MаmаLаdа, которая горячо поддерживает меня. Во многом этот проект был запущен благодаря ее ценным советам и рекомендациям.

Ссылка на проект: https://planeta.ru/campaigns/204134

Пожалуйста, загляните на его страницу! Там можно не только безвозмездно помочь, но и сделать предзаказ будущей книги.

***

Палата номер пять

– Кто мы? Кто, в конце концов, чертовы "мы"?
Люди мы, в конце концов, или нет? Люди мы или изверги?
– Не знаю, не знаю…

Ирина лежала в вирусном госпитале четвертый месяц. За это время у нее два раза останавливалось сердце, единожды она задыхалась во сне, у нее плохо заживали язвочки на коже, а зрение со слабого упало совсем. И все же Ирина была жива. Она дышала (большей частью через кислородную маску), сердце ее билось. Она шевелилась. И, как всякий человек, Ирина переживала, волновалась, нервничала, а порой и злилась. На жизнь, которая обходилась жестоко. На Бога, который помог, но не все сохранил.
Вообще, когда-то Ирина была молода и практически здорова. И была нормального веса и нормального телосложения, хорошего питания и вполне достаточной активности. Работа не очень интересная, местами даже нудная, скучная и туповатая – делопроизводитель. Однако после работы можно было и погулять (а это какая-никакая двигательная активность), сходить с мужем в кафе и отведать вкусного овощного салатика и свежевыжатого фруктового сока (а это, в свою очередь, витамины и клетчатка для организма). Пока человек молод, он еще не забывает время от времени фокусироваться на своей точке здоровья. Вот ему тридцать, и в один теплый, солнечный летний или весенний день он встает, выглядывает в окно, расправляет плечи, улыбается солнцу, варит бодрящий кофе и фокусируется на точке здоровья. Вот он я, Человек, здоров и бодр, тело мое подвижно, гибко, я могу разбежаться хорошенько и радостно нестись навстречу новому дню. Пища, которую я вкушаю, доставляет мне наслаждение. Я красив, силен. Я живу, и счастлив жить, вкушать и дышать. Вот ему тридцать пять, сорок, сорок пять… И в один из дней, пусть даже осенью или зимой (ведь чем дальше, тем больше хочется жить, ей-богу), просыпается Человек, радуется тоненькому солнечному лучику, огненно-рыжему опавшему листу или снежинке, мягко приземляющейся на землю. Все еще жив, все еще подвижен, все еще человек… Расправляет плечи, уже не так стремительно несется навстречу новому дню, но идет подвижным шагом. Размышляет о том, что неплохо бы как-нибудь поесть свежих овощей и фруктов. А немного домашнего вина не только поднимет настроение, но и даже в некотором смысле полезно для пищеварения.
И потом как-то происходит то, что Человек перестает фокусироваться на своей точке здоровья. Как? Когда? Почему? Это не происходит в один момент. Постепенно человек как будто «выключается», отдает бразды правления своей жизнью на откуп высшим силам. Нет, он хочет жить, но будто бы снимает с себя часть ответственности за свое нынешнее состояние – за здоровье, за тело, даже за бодрость духа. Ведь старость неминуема, что ни предпринимай. И вот, тело его малоподвижно, часто обрастает лишним, в пище преобладают углеводы и жиры. Белка, витаминов и клетчатки не хватает. Человек меньше радуется солнцу и забывает фокусироваться на том, чтобы расправить плечи (а ведь это, пожалуй, самое важное!), насладиться бодрящим кофе и устремиться навстречу новому дню. Он теперь просто живет. Просто, как есть, как возможно, как Бог дал. Он, Человек, больше не принадлежит самому себе. Но все еще жив, все еще существует, все еще человек…
Ирина держалась неплохо. При всей, казалось бы, безвыходности ситуации со зрением, она, по-видимому, не собиралась сдаваться.
Мира осторожно приоткрыла дверь в палату. Тарабердиева тут же завопила: «Ой, девочка, господи, господи, у меня живот болит! Я три дня по-большому не ходила».
Пожилая санитарка Полина Михайловна, оттолкнув новенькую (всего неделю как) работницу Миру, ворвалась в пятую палату.
– Не слушай ты ее! Молчи, давай, Тарабердиева! Болит у нее! Ага! Как же?! Щааас!.. В общем… тут окно помоешь, плинтуса по-хорошему с «Пемоксолью» пошоркаешь, линолеум тоже с «Пемоксолью». Двери, подоконник, поняла?
– Поняла, – кивнула Мира.
Полина Михайловна вышла.
Тамара Тарабердиева, как побитая собачонка, вся съежилась, скомкалась, вжалась в уголок кровати. И молча заскулила. Ирина вздохнула. Другие две обитательницы палаты, которые уже излечились от вируса и шли на выписку, возмущенно затарахтели, засуетились.
– Здесь не надо окна мыть! Откроешь окно, мы снова заболеем! Да что МЫ! Вон, бабушку продует, она у окна лежит! Как не стыдно тебе, всем нам здоровье портить!
– Так лето ведь, тепло, – парировала Мира. И бабушку мы укутаем или выкатим на кровати.
– Нет, мой окна только изнутри, открывать не надо! – возмущенно закричали дамы.
– Хорошо, – ответила Мира. Она вспомнила, как неделю назад, когда Тамара Тарабердиева сходила «по-большому» на судно, обе женщины с возмущением на невыносимое амбре, открыли все окна, невзирая на бабушку, лежащую у окна под тоненьким покрывалом. Хотя тогда на улице было намного холоднее, и дул сильный пронизывающий ветер. Тогда дамы еще громко причитали, что «невозможно находиться в таких невыносимых условиях», и они что будут «жаловаться в вышестоящие инстанции». Мира помнила, как уговаривала дам оставить открытой одну лишь форточку, а самим выйти в коридор, пока палата будет проветриваться. Но дамы были неумолимы.
Ирина молчала. Бабушка, которой было уже за девяносто, много спала и лишь изредка открывала глаза и улыбалась.
Тарабердиева отвернулась к стене. И Мира вышла.

Эту историю, которая произошла с кошкой Машкой, рассказала мне одна хорошая знакомая. Зовут её Лена.

Лена живёт в частном доме. Когда появилась кошка Машка, у Лены уже был кот. А ещё у неё был маленький ребёнок. Однажды позвонила к Лене её мама:

- Леночка. Спроси у своих знакомых, может нужен кому-нибудь котёнок? К нам во двор котёночка подкинули. Или сам пришёл. Не знаю.

Мама Лены тоже живёт в частном доме. Двор дома охраняет пёс, который очень не любит кошек. Как мимо него просочился маленький котёнок, не ясно. Но факт остаётся фактом. Когда мама Лены вышла из дома, на крыльце обнаружился котёнок. Девочка. Кошечка была совсем маленькая. Глазки только прорезались. Не бросать же ребёнка на улице. Мама взяла котёнка домой и позвонила дочери.

Наверное, потому мама Лены не стала предлагать дочери забрать котёнка, что у той уже был кот. Но Лена, добрая душа, взяла себе малышку и назвала её Машка Кот сразу принял детёныша. Лена потом говорила:

- Машка меня, наверное, за маму считает. Мне позволяет делать с собой всё, что угодно. Другим изредка только гладить себя разрешает. Видимо потому, что после кормления ребенка, я сцеживала своё молоко и ей пить давала из бутылочки. Она же совсем маленькая была. Сосать только и умела.

Кошка подросла. И вот когда ей исполнилось полгода, Машка сбежала из дома. У неё началась половая охота. И вот не уследили. Вернулась она через три месяца с округлившимся животом и вся какая-то грустная. Кот её в комнату сначала не пустил. Прямо в прихожей отругал и отлупил по морде. Машка не сопротивлялась и не убегала. Молча стерпела. Потом кот её простил - облизал и пропустил в дом. А Лена позвонила к своей подруге. Она ветеринаром работает.

- Машка вернулась беременная и вся какая-то вялая. Приди посмотри, пожалуйста. Может болеет. И надо решить вопрос о стерилизации. Чтобы больше таких сюрпризов не было.

- А живот большой?

- Вроде нет.

- Тогда мы можем удалить матку сейчас вместе с приплодом. Ассистировать будешь?

- Хорошо.

- Договорились. Я сразу всё для операции возьму.

Так как у Лены медицинское образование, то её не смутило предложение побыть ассистентом. В тот же вечер кошку прооперировали. Во время операции выяснилось, что сделали её очень своевременно. Оказалось, что у кошка подцепила заразу от котов. У неё развилась кошачья гонорея. Да. У животных тоже есть заболевания, передающиеся половым путём. И гонорея тоже. Приплод погиб и плавал в гное. Если бы решили немного подождать, кошка погибла. Машка, видимо, почувствовала, что дело плохо. И пришла домой за помощью.

Сейчас кошке двадцать лет. Старушка уже.

Эта история была опубликована мной изначально здесь - https://t.me/Mama_Ladushka Если хотите читать мои истории чаще, чем раз в неделю - заглядывайте на огонёк. Ещё я начала публикацию серии статей обучающего характера #ЛикБезМед (Ликвидация Безграмотности в Медицине).

С вами была Я - ваша @MamaLada.

Людям, страдающим от излишней выработки организмом желчи, дальнейшее читать не рекомендуется.

Традиционно рекомендую людей, которые продолжают писать на Пикабу:

Начну с нового человека в моём списке. @muzykaslova Светлана пишет рассказы для взрослых и детей уже давно. Выкладывала свои произведения в интернет для бесплатного чтения. Светлана недавно написала первый небольшой роман «Вирус». И теперь хочет увидеть её в бумажном варианте. Но всё так дорого. Сама Света денег на издательские расходы не насобирает, поэтому она открыла проект на сайте Планета. Так же как и я когда-то. Вот ссылка https://planeta.ru/campaigns/204134

@WarhammerWasea - пишет магические истории. А ещё у него есть ТГ-канал - https://t.me/+B2qSpjem3QZlOTZi

@Bladerunner42 - офисные будни и другие истории. ТГ-канал https://t.me/bladerunner_42

@DoktorLobanov - прекрасный писатель и я у него в соавторах одной книги (бумажный вариант ещё есть если что). ТГ-канал https://t.me/PavelGushinec_DoktorLobanov

Не хочешь читать, но хочется что-нибудь посмотреть? Тогда смотрите @Balu829. Особенно про феминизм. Мало того, что на Пикабу смотришь? Тогда можно глянуть на ТГ-канале https://t.me/mr_hyde829 в полном объёме.

Напоминаю про @IrinaKosh. У неё котики и котята. И ТГ-канал https://t.me/hvostatayabanda

Ну и наш @LKamrad - история, археология. Пишет так, что пальчики оближешь. Но увы - забанен. Зато пишет в Телеге. Вот здесь https://t.me/popscienceru

@kka2012 - юридические истории и другое.

@Olivkovaya.Nimfa - вкусные рецепты и истории из жизни.

На этом спасибо за внимание. До свидания!

Свет и тень

Джек, так звали громилу, явился в назначенное место и был приятно пунктуален.
— Здравствуйте, мистер, — сказал он, неслышно появившись из тьмы. В руках он держал какой-то сверток. Заглядевшись на воду Темзы, Уотерс вздрогнул от неожиданного приветствия, но быстро овладел собой:
— Здравствуйте. Вы готовы?
— Я всегда готов, — осклабился верзила.
— Тогда идем.
Они подошли к дому ирландки.
— Мне нужно проникнуть в дом, — сказал Уотерс. — Но решетка здесь довольно крепкая, вверху, как вы видите, острые пики...
— Пустяки, — Джек развернул холстину, покрывавшую сверток, и бросил ее наземь. В руках его осталось странное приспособление, напоминавшее огромные каминные щипцы. — Тут дел на одну минуту, сэр. Смотрите по сторонам, а решеткой займусь я.
Он вставил приспособление между прутьев, что-то в нем подкрутил, вставил стальной рычаг, приналег — и два прута легко разошлись в стороны, открывая достаточно свободный даже для верзилы Джека проход.
— Вот и все.
— Отлично! — Джонатан не скрывал восхищения. Вот бы ему такой инструмент! Но железяка выглядит тяжелой, а, кроме нее, еще и аппарат тащить... Нет, помощник необходим. — Вы честно заработали свои деньги.
— Вот уж не знал, что взлом — честное занятие, — ухмыльнулся верзила. — Жаль, что полиция так не думает.
Уотерс сжал зубы. Этот мужлан ничего не понимает, и не стоит объяснять.
— Вот ваши четыре гинеи, — холодно проговорил он и протянул взломщику деньги.
— Спасибо, сэр, — монеты исчезли в огромной ладони быстро, словно их и не было. — Знаете, что, сэр, эти следы, — он указал на погнутую решетку, — могут привлечь внимание полисменов.
— И... что же делать? — спросил Уотерс.
— Я мог бы подежурить тут... еще за одну гинею. Если увижу кого-то — сразу подам знак.
— Хорошо, ждите. Я буду через полчаса.
Самое трудное и опасное — влезть в окно спальни. Ведь спящая еще не под действием эфира, и любой звук мог разбудить ее. Джонатан подтягивался медленно и осторожно, тело было напряжено, как паровой котел под давлением, но руки и ноги знали свое дело хорошо. Он почти перевесил тело через карниз, как вдруг девушка шевельнулась. Уотерс моментально упал назад и повис, уцепившись пальцами за карниз. Он провисел с минуту, напрягая слух, но в комнате все было тихо. Джонатан ежедневно тренировался с тяжелыми гантелями, и мог провисеть на карнизе сколь угодно долго, но сегодня он был не один. На улице ждал напарник, и следовало поторопиться.
Наконец он оказался в комнате. Окинув взглядом помещение, Уотерс еле заметно покачал головой: здесь не было ни ширмы, ни еще чего-нибудь, за чем можно было бы спрятаться в случае, если хозяйка проснется. Это плохо. Значит, надо скорее усыпить ее. Он прокрался к кровати и вытащил флакончик с эфиром...
Через пять минут девушка крепко спала, и Джонатан принялся устанавливать фотоаппарат, предварительно подперев дверь комнаты стулом, чтобы избежать чьего-нибудь случайного вторжения. Раздевая юную ирландку, Уотерс почувствовал необычайное возбуждение, его просто трясло от волнения, словно он открывал величайшую в мире тайну. Перед ним лежала практически девочка: стройные ножки с едва наметившимся пушком на животе и узкими бедрами, еле заметная грудь. Он вспомнил ее темные, кажущиеся совсем взрослыми глаза, ее взгляд, брошенный как будто мельком, но поразивший его так, словно он — заглотившая наживку рыба, а она — умелый рыбак, вовремя подсекший добычу. Тот взгляд и это тело! Вот что заставило вспыхнуть его сердце! Как жаль, что их не соединить вместе! Но ведь он — художник, он может и должен попробовать...
Время бежало быстро, а он все не мог решить, как снимать. Обычно он все продумывал заранее, прокручивал в голове мельчайшие подробности, чтобы не терять времени, но сейчас... Сейчас Джонатан Уотерс растерялся как мальчишка, впервые увидевший женскую плоть. Все расчеты и фантазии улетучились вместе с парами эфира, и он застыл в ступоре, не зная, какое положение придать спящей красавице. Одни позы казались ему банальными, другие непристойными, не подходящими такой юной девушке, как она. Такого напряжения мыслей он не испытывал давно. Уотерсу не смотрел на часы — он хорошо чувствовал течение времени и знал, что оно на исходе. Впрочем, он имел еще один, запасной флакончик, но использовать его не хотел. И вдруг понял, какой хотел ее видеть.
У него не было времени даже на вздох облегчения. Джонатан приподнял девушку и усадил на край кровати, подоткнул под спину подушку, пригладил волосы... Вспышка магния на краткий миг озарила спальню, и Джонатан быстро собрал камеру в футляр. Уложив девушку на место и накрыв одеялом, Уотерс внимательно оглядел комнату и направился к окну. В последний момент вспомнил о стуле, подпиравшем дверь, и вздохнул, вытирая мгновенно взмокший лоб. Вовремя, едва не забыл! Он убрал стул на место и перемахнул через подоконник.
— Надеюсь, вы там не наследили, мистер? — спросил Джек, когда Уотерс, крадучись, перебежал сад и протиснулся через дыру в решетке.
— Нет, в этом я уверен, — пробормотал Джонатан. Перед глазами до сих пор стояла завораживающая фигурка спящей красавицы. — Единственный след — эта решетка.
— Сейчас его не будет, — верзила вытащил свое устройство, зацепил коваными крючьями за края разогнутых прутьев и сильно потянул. Пруты прогнулись в обратную сторону и стали на место. Кроме нескольких отметин на крашеном металле, следов от взлома почти не осталось.
— Отличная работа, Джек, — сказал Уотерс. — Я не ошибся в тебе.
— Спасибо, сэр, — Джек беспокойно огляделся по сторонам. — А теперь надо уходить. Скоро поедут кэбы в сторону вокзала.
— Я могу еще на вас рассчитывать? — спросил Уотерс.
— В любое время, мистер. Вы знаете, где меня найти.
Джек исчез, и Джонатан облегченно вздохнул. Он чувствовал себя не в своей тарелке, ведь впервые в своем совершенно интимном деле доверился незнакомому человеку. И хорошо, что этот Джек любит деньги и почти не задает вопросов. Очень хорошо.
На следующий день Джонатан Уотерс пребывал в отличном расположении духа. Фотография юной ирландки удалась на славу, и он раз за разом с восторгом вспоминал ее едва наметившуюся грудь и дивные ноги, заставлявшие трепетать сердце. Что же будет, когда она вырастет, думал Уотерс. Будет ли она столь же привлекательна, или красота зрелой женщины напомнит ему дряблую, морщинистую кожуру старого яблока по сравнению с нежной кожей персика? Вопрос был интересен. Над ним стоило поразмышлять за трубочкой ароматного табака. Он никогда не фотографировал одну и ту же девушку дважды. Почему? Наверно, потому что им больше нечего ему показать, а во-вторых, это было бы рискованным предприятием. Нет, одного раза вполне достаточно, и дважды в одну реку он не войдет.

5

После вояжа в дом юной ирландки Уотерс ненадолго оставил свое хобби. Отчасти оттого, что почувствовал усталость: все-таки ночные приключения отнимали много сил и эмоций. А отчасти... Впервые ему захотелось отдохнуть от своей галереи, захотелось куда-нибудь на воздух, освежиться и привести мысли в порядок. Джонатан отправился к старому другу Вильяму Форсетту в его загородное поместье.
— А вы неплохо выглядите, Уотерс, — сказал Форсетт, едва увидав его. — Появляющиеся здесь лондонцы напоминают мне разваренные луковицы, а вы как будто служите на флоте: блеск в глазах и хорошая осанка.
— Спасибо, Вильям, — растерялся Уотерс. — Право, я...
— Чепуха, Джонатан. Как хорошо, что вы приехали. Я уже стал вариться в собственном соку, а ведь нет ничего хуже, если вы меня понимаете.
— Отлично понимаю.
Они пообедали и прогулялись по окрестностям. Джонатан был несказанно рад перемене обстановки, и открытые сельские пейзажи приятно ласкали взгляд после тесного и многолюдного Лондона. Они разговаривали о пустяках, и это тоже было приятно: говорить ни о чем. Почему все должно иметь какой-то смысл, думал Уотерс, разглядывая заросшие вереском холмы, разве глупо или предосудительно поступать не думая, не рассчитывая последствия, просто так, по движению сердца?
— Почему вы не женитесь, Джонатан? — неожиданно спросил Форсетт.
— А почему не женитесь вы?
— Вы же меня знаете: я убежденный холостяк, сноб и зануда, — ухмыльнулся Форсетт. — Да я несчастную в гроб вгоню своими причудами. Но вы ведь не такой! Вы человек чувственный, достаточно посмотреть на то, как вы ведете себя здесь, на природе, чтобы понять, что вы созданы для семьи.
— Я? — удивился Джонатан.
— Именно вы.
— Как же это я веду себя?
— Вы умеете наслаждаться жизнью. Впрочем, и я умею, дело в другом. Вы способны удивляться. Да, да, это самое главное! Вот что нравится женщинам! Мне что эта река, что другая, что это дерево, что другое — все одно. Я холоден и расчетлив. А вы можете чувствовать эту разницу, видеть то, чего не видят другие. Вы — поэтическая натура. Не возражайте! Это правда, и вы это знаете.
— Ну, и что? Какое отношение...
— Прямое, мой друг, самое прямое. И будь я проклят, если это не так! — Форсетт улыбнулся широко и радостно. — Я завидую вам, Джонатан Уотерс. Наверно, вы счастливы. Разве нет?
Уотерс помолчал, собираясь с мыслями.
— Да, пожалуй, Уильям. Но всегда чего-то не хватает.
— Не хватает именно женщины! Настоящей женщины, — Форсетт поднял голову и поглядел на парящую в небе птицу. — Свободной, как птица. От предрассудков, от дурацких правил, которыми сызмальства забивают девочкам головы... Найти такую женщину, Джонатан, это найти сокровище. Но и этого мало. Жениться можно на ком угодно. Как сделать так, чтобы она полюбила тебя?
— Наверно, это не столь важно. Главное, чтобы ты любил ее, — сказал Уотерс.
— Для меня это важно, — сказал Форсетт. — Мне нужна женщина, которая первой полюбит меня. И тогда я полюблю ее. Только тогда.
— Интересно, — промолвил Уотерс. Он задумался.
— По-моему, это разумно, — сказал Форсетт. — Не понимаю, откуда берутся толпы глупцов, готовых сражаться за расположение какой-нибудь дамы? Как у Шекспира, помните? Нет ничего глупее!
— Пожалуй...
За подобными беседами время проходило легко и незаметно. Они гуляли вдоль Темзы, наслаждаясь прохладным речным ветерком, и Уотерс старался не смотреть на видневшиеся вдали лондонские здания. Так прошли несколько дней. Джонатан прекрасно отдохнул, и его вновь потянуло домой. Он страстно захотел пополнить свою галерею.
Вернувшись в Лондон и зайдя в тайную комнату, Уотерс почувствовал, что ему нужны новые лица и новые тела. И странно: если раньше он долго и тщательно выбирал, кому из прекрасных дам достанется честь присутствовать здесь, то теперь взгляд Джонатана притягивала едва ли не каждая встречная леди.
Нет, я не могу допустить в галерею, скажем, вот эту торговку, думал Уотерс, проходя мимо худосочной девицы с тонкими, поджатыми губами и выразительными черными глазками, цепко ощупывавшими каждого покупателя. Она слабо улыбнулась какому-то знакомому, и Джонатан увидел черную прореху между зубами. Да, выглядит она не слишком привлекательно, подумал он и вдруг остановился. А что есть красота? Почему, собственно, она кажется мне некрасивой? Именно кажется, именно! Кто знает, если я сфотографирую ее... возможно, мне удастся сделать незаметными ее недостатки, и в моей галерее она будет выглядеть превосходно? Эта мысль так захватила Джонатана Уотерса, что он едва не попал под проезжавший мимо кэб. Ведь многие девушки на фотографиях выглядят совсем иначе, думал он, я это знаю! И подчас гораздо привлекательнее, чем на самом деле! Что для нас красота? Симметрия? Правильные ровные линии? Вздор! Нет ничего прекрасней неровных изгибов, несимметричных линий, природа не терпит идеальных форм, и в этом высокий смысл, указывающий на задуманное несовершенство мира!
Он подумал еще немного и кивнул, соглашаясь с собой. Да, он мог бы сделать ее прекрасной, как спящая Даная, но не станет. И не потому, что оригинал некрасив. Нет! Он не согласен с обществом, судящим о красоте непонятно какими категориями. Ему нужно нечто большее, чем просто красота. Он должен увидеть... свет их душ... и тень их пороков. Увидеть тогда, когда человек не может скрыть их под масками, которые так любят люди. Да, свет и тень!
Наконец, он сделал выбор. Его целью стала девушка из Сити. Дом ее располагался на перекрестке улицы, и это было самым неудобным для дела местом. Без напарника совершенно не обойтись. Уотерс отправился к Джеку.
— Я готов, мистер, — сказал взломщик. — Когда идем?
— Завтра.
Девушка напомнила Уотерсу спящую валькирию. Именно это слово как нельзя точно описывало ее. Разметавшись по простыням, она спала, но отчего-то не выглядела слабой и беззащитной, как прочие. Она выглядела... Что-то действительно сильное было в ней. Словно какое-то усилие, какой-то героический порыв владел ею, пока сон не сковал ее тело. Эта картина заворожила Уотерса. Он долго стоял возле спящей, запоминая положение ее рук и ног. Он отметил нежные, но сильные пальцы, вцепившиеся в подушку, красивые, крепкие бедра, и ему показалось, будто он находится в логове спящей пантеры. Одно неверное движение — зверь проснется, и тогда... Уотерс чувствовал возбуждение каждой косточкой, и кончики пальцев его дрожали, объятые невидимым пламенем. Джонатан наслаждался этим чувством, он впитывал опасность из воздуха, и она вливалась в кипящий коктейль страсти и разума. Уотерс решил ничего не менять и сфотографировать ее так, как она спала.
Усыпив девушку, Джонатан собрался, как обычно, подпереть стулом дверь, но не успел. В коридоре послышались шаги, и они приближались. Уотерс мигом распластался на полу и залез под кровать.
— Джудит, ты спишь? — в дверном проеме показалась фигура в ночной рубашке. Голос был женским, и Уотерс решил, что это либо служанка, либо мать. В любом случае лучше не попадаться. Он вжался в пол и затаил дыхание.
Женщина вошла в комнату. В руке она держала свечу, и ее свет, падающий на пол, осветил оставленный Уотерсом аппарат. Джонатан похолодел.
— Ты спишь? — повторила вошедшая. — Мне послышался какой-то стук.
Джудит не отвечала, да и не могла ответить. Тщательно отмерянная порция эфира усыпила ее незаметно и надежно. Женщина пересекла комнату и подошла к окну.
— Окно открыто, — пробормотала она. — Зачем? Ночи не такие уж теплые...
Она закрыла окно и вышла, едва не задев ногой аппарат Уотерса. Наверно, была близорукой, и дальше носа не видела.
Минут пять он провел у дверей, вслушиваясь в каждый шорох. Но все было спокойно. Вряд ли она придет еще раз. Надо действовать или уходить! А уходить без фотографии он не собирался. Заблокировав дверную ручку стулом с высокой спинкой, Уотерс принялся за дело.
Он уложился как всегда в полчаса, несмотря на неожиданное ночное вторжение. А ведь все могло плохо кончиться! Но ведь не кончилось же! Улыбаясь удаче, Джонатан выбрался за ограду и подошел к поджидавшему его Джеку.
— Все хорошо, Джек. Вот ваши деньги.
— Минуточку, сэр, — пропыхтел верзила, сдвигая раздвинутые прутья. Уотерс ждал его, поминутно оглядываясь по сторонам. А ведь ему тоже не так легко, подумал Джонатан. Ведь полицейский может подойти и поинтересоваться, что он делает тут ночью? Но я рискую больше, ведь он не вторгается в чужие дома!
— До свидания, Джек! — Уотерс собрался идти, но могучая длань помощника, как шлагбаум, перекрыла дорогу:
— Вот что, приятель. Не знаю, как у вас, у сэров, а у нас принято делиться.
— Что? — Уотерс не сразу понял, о чем речь, но, поглядев на хитро ухмылявшегося напарника, возмущенно ответил. — Не судите обо всех по себе! Я ничего не взял из этого дома.
— Тогда для чего вы туда полезли, да еще ночью?
Джонатан смутился. Рассказать неотесанному мужлану об истинной цели ночного взлома было бы глупо и... стыдно. Уотерс избегал этого слова. Он давно убедил себя, что его увлечение ничуть не постыдно, это лишь безобидная прихоть, он сродни страстному коллекционеру, и даже выше. Он сам создает свои шедевры, и имеет полное право владеть и любоваться ими. Он не делает ничего дурного, не пользуется беспомощностью хозяек спален, не берет чужого. Но что же ему ответить?
— Я дам вам еще две гинеи, и вы забудете эти вопросы.
— Э, нет, сэр! — покачал головой громила. — Может, вы на куски кого-то порезали? Я за две гинеи на виселицу не собираюсь.
— Я, что, похож на убийцу? — возмущенно воскликнул Уотерс.
— Тише, мистер! Я тоже не похож на дурака, — ответил Джек. — Что вы таскаете с собой в ящике?
Прямой вопрос подразумевал прямой ответ.
— Это фотоаппарат, — признался Джонатан.
— Зачем он вам, мистер? — изумился громила.
— Фотографировать.
— Что?
— А это — не ваше дело! — отрезал Уотерс. Его взгляд был столь яростен, что верзила Джек запнулся и покрутил головой:
— Тогда придется добавить...
Еще пара гиней перекочевали в карман взломщика, и он удовлетворенно кивнул:
— Спасибо, сэр. Вы знаете, где меня найти.
Джонатан посмотрел на удалявшуюся фигуру взломщика и поспешил к дому. Спать ему не хотелось, да Уотерс и не мог заснуть, пока не увидит прекрасную Джудит в своей галерее. Оставшиеся полночи он провел в лаборатории и упал в постель лишь под утро, измученный, но счастливый.

Окно спальни бесшумно отворилось. Показавшаяся в оконном проеме голова замерла. Человек прислушался, и затем осторожно заглянул внутрь. Была глубокая ночь. Свет полной луны, отражавшейся в зеркале, и блеск бронзовых ручек трюмо на миг заслонил темный силуэт мужчины, неслышно скользнувшего в комнату.
На широкой кровати с резными деревянными ножками, разметавшись на белых простынях, спала девушка. Измятая ночная рубашка приоткрывала стройные изящные лодыжки. Длинные волосы спящей рассыпались по подушке, темным ореолом окружая миловидное личико.
Проникший через окно человек ступал неслышно и еле дышал. Он поставил у окна небольшой ящик и двинулся к двери. Толстый ковер глушил и без того осторожные шаги. Мужчина подошел к двери и нажал на ручку, убедившись, что она заперта. Ключ торчал в замке, и он довольно улыбнулся. Затем приблизился к девушке и замер возле кровати. Судя по ровному дыханию, она крепко спала. Незнакомец увидел свое отражение в зеркале и приветственно помахал рукой в черной перчатке. Черная маска хорошо скрывает лицо. Если девушка проснется, то не узнает его. Но она вряд ли проснется.
Он обошел кровать, повернув набок голову, словно художник, разглядывающий понравившуюся панораму. Девушка шевельнулась, и он быстро скользнул в сторону, скрывшись за цветной китайской ширмой. Нет, все спокойно, она крепко спит. Мужчина расстегнул пуговицу на сюртуке и из внутреннего кармана достал крошечный пузырек. Осторожно открутил крышку, прижал к горлышку кусочек ваты и перевернул бутылочку.
Сделав три быстрых шага, он очутился возле девушки и поднес вату к ее лицу. Подождал немного. Затем снова пропитал вату жидкостью из пузырька и вновь проделал тоже самое. Так он действовал до тех пор, пока пузырек не опустел. Мужчина спрятал пузырек и ждал, слушая ее дыхание и поглядывая на часы. Пожалуй, теперь пора.
Он осторожно сжал пальцы на ее ладони. Девушка не реагировала — пары эфирной смеси сделали свое дело. Можно немного расслабиться. Где-то в коридоре четыре раза гулко пробили часы. Мужчина остановился, прислушиваясь, но дом спал. Он откинул в сторону простыни и замер над распростертым телом. Чудесная поза! Такой она и останется, он не станет ничего менять. Он аккуратно снял с нее ночную рубашку. Тело хозяйки спальни безвольно поворачивалось в его руках, но, раздев, он уложил девушку так, как она лежала прежде, и отступил, любуясь прекрасным телом. Луна играла с тенями на изгибах бедер, отсвечивая на безукоризненной коже и ныряя в манящую тьму живота.
— Да, именно так! — возбужденно прошептал мужчина. Он отошел к окну, поднял продолговатый ящик, оставленный там, и подтащил к постели. Нагнулся, что-то щелкнуло, и возле кровати возникла высокая тренога. Мужчина водрузил на нее фотоаппарат и навел на спящую. Отлично. Он засунул в аппарат тонкую пластинку и насыпал порошок магния на специальное блюдце. Чиркнула спичка, порошок с шипением вспыхнул, на миг ярко осветив комнату. Готово!
Он быстро и четко собрал аппарат в ящик, затем склонился над девушкой и поцеловал в губы, стараясь запомнить запах ее кожи и волос. Возможно, завтра он встретится с ней на улице, поздоровается, а она, как и раньше, улыбнется, показывая ровные коралловые зубки, и скажет: «Здравствуйте, мистер Уотерс.» Все останется как раньше, с одной лишь разницей: теперь она будет с ним всегда, нагая, беспомощная и доступная, даже не подозревающая о том, как близко он знает ее...
Уотерс одел девушку в ее рубашку, в последний раз оглянулся и перелез через подоконник. Часы пробили четверть пятого.

2

Как восхитительна осень! Когда дымку утреннего тумана растворяют лучи лениво поднимающегося солнца, и она пятится прочь, скрываясь за деревьями парка. Когда лужи, как огромные зеркала, отражают расползающиеся тучи и редких прохожих, расплываясь под колесами проезжающих кэбов. Когда влажный лондонский воздух ударяет в голову, и ты жадно дышишь, забывая о делах...
Уотерсу нравилась осень, особенно такая. Как истинный лондонец, он не унывал от череды дождливых пасмурных недель и умел радоваться ярким солнечным дням. Сегодня он даже оделся по-другому: черный повседневный сюртук сменил на светло-коричневый, и старую, но по-прежнему любимую трость поменял на новую, с резной головой хамелеона. Этот день обещал новые знакомства. Уотерс чувствовал это, и вышел из дома с радостной, но все же сдержанной улыбкой.
Его дом стоял на Хилл-стрит, своим началом упиравшейся в Гайд-парк. Как обычно по воскресеньям, туда двигалась прогуливавшаяся публика. Он быстро сошел с крыльца, но скрыться в толпе не успел.
— Мистер Уотерс, добрый день!
Он остановился и повернулся, приподнимая шляпу:
— Добрый день, мисс Полиш.
Его соседка, девица девятнадцати лет, стояла у металлической ограды и улыбалась ему. Когда она это делала, чудные ямочки на щеках невольно притягивали внимание и заставляли улыбаться в ответ. Глаза ее блестели ярко и как будто вызывающе, и Уотерс не мог смотреть на них более одного мгновенья.
— Замечательная погода, мисс Полиш.
— О да, сэр.
Она была дочкой галантерейщика, эмигранта из восточной Европы, и папа души в ней не чаял. Об этом знала вся улица, не раз наблюдавшая, как отец балует дочку, привозя из торговых вояжей самые модные платья. Вот и сейчас мужчины поворачивали головы, провожая глазами ее стройную фигурку, а женщины цеплялись взглядом за фасоны и кружева. Нет, семья Полиш была небогата, и жители Хилл-стрит недоуменно пожимали плечами, удивляясь расточительности главы семейства. Уотерс даже слышал, что будто бы мистер Полиш намеренно наряжает дочь, чтобы произвести впечатление на богатых мужчин и выгодно выдать замуж. Но Уотерс не слишком верил этому, ибо был свидетелем, как Анна (так ее звали) весьма холодно обошлась с одним молодым человеком, судя по одежде, достаточно состоятельным, но недостаточно воспитанным. Тогда ее глаза сверкнули так грозно, что Уотерс, случайно проходивший мимо, был изумлен. Но с ним она была неизменно мила и приветлива.
— Мы с отцом идем в парк, — сказала она. — Вы, случайно, не туда направляетесь?
— Нет, — соврал он, — я иду по делам. Извините, мисс Полиш, я спешу.
— Как жаль. До свидания, мистер Уотерс.
— До свидания.
Пришлось идти в другую сторону. Вот некстати. Ладно, зайду в парк с другой стороны и буду осторожен, подумал он. Анна непохожа на обычных лондонских девушек, и если заметит его в парке, то запросто подойдет и спросит о делах, и предложит прогуляться вместе, а у него действительно дела. Да и отец ее, с тех пор как они познакомились, не уставал при встрече звать Уотерса в гости. Джонатан понимал, что это — жест благодарности. Однажды, зайдя в лавку Полиша, он стал свидетелем безобразной выходки. Какой-то офицер в ярости разбрасывал носовые платки и топтал ногами разлетевшиеся по полу пуговицы. Мистер Полиш не препятствовал разгрому, тихо съежившись в углу комнаты. Но Анна не испугалась негодяя:
— Как вы смеете! Пойдите вон!
— Что? Ты еще будешь что-то говорить, мерзавка! — заорал вояка, и вошедший в лавку Джонатан не мог позволить ему продолжать. Схватив офицера за китель, он отшвырнул его к стене:
— В чем дело, мистер? Извольте уйти, если вас просят!
— Ах ты, крыса сухопутная, я проучу тебя! — посетитель замахнулся, но отлетел, пропустив апперкот в голову. Джонатан брал уроки бокса, и получалось у него неплохо. Получив чувствительный удар в грудь, Уотерс ответил быстрым хуком, попав точно в висок. Хулиган зашатался. Не медля, Уотерс схватил его за руки, сжал их и вытолкал грубияна из лавки. Хозяин рассыпался в благодарностях, а Анна смотрела как на героя, чего Джонатан не понимал. Он не сделал ничего особенного, любой джентльмен поступил бы точно так же. Ему даже стало неловко заходить в лавку, если вдруг требовались носовые платки или новый галстук, так как мистер Полиш буквально переворачивал все вверх дном, чтобы угодить дорогому клиенту.
Он свернул на Миддл-стрит, здороваясь с изредка встречавшимися знакомыми. Что ж, чтобы повстречать интересную девушку, необязательно идти в парк, иногда достаточно просто прогуляться по городу. Уотерс не обращал внимания на семейные пары или девушек, идущих под руку с мужчинами. Он не желал иметь дел ни с чьей собственностью. Девушка должна принадлежать только ему.
Юная рыжая ирландка понравилась сразу, едва он увидел ее. Она шла с подружкой, слишком невзрачной, чтобы о ней говорить, и невзрачность эта выгодно оттеняла его выбор. Девушки прогуливались не спеша, изредка останавливаясь у витрин, чтобы обменяться мнениями о выставленных там платьях и шляпках. Они щебетали, как две беззаботные птички, и Уотерс улыбнулся такому сравнению. Девушка была слишком юна, в его коллекции еще не было таких молоденьких, и Джонатан почувствовал азарт. Она будет его! Непременно!
Он прогуливался вслед за ними, останавливался и смотрел на часы. Время ланча, а девчонки не торопятся домой. Наконец, они пошли назад. Уотерс проводил подружек до церкви, и там они расстались. Подружка вошла в какой-то дом, рыжая пошла дальше, и Джонатан медленно следовал за ней. Запомнив, где она живет, Уотерс зашагал домой. Круглое живое личико стояло перед глазами, и он с замираньем сердца представлял, как будет выглядеть этот ангел в постели на белых простынях.
Вернувшись домой, он наскоро поел и поднялся наверх. Помимо спальни, на втором этаже находилась лаборатория, где он проявлял и печатал снимки, а также галерея — любимое место отдыха и его страсть.
Эту дверь он всегда тщательно запирал, несмотря на то, что дом принадлежал ему, и в нем редко бывали посторонние. Знакомым и друзьям, заходившим к нему, он говорил, что за дверью пустая комната для прислуги, ключи от которой он потерял.
Дверь отворилась, впуская хозяина. Посреди комнаты стояло одинокое кресло, шторы были задернуты так плотно, что внутрь не проникало ни лучика. Джонатан зажег несколько свечей, стоявших на бронзовом подсвечнике в виде танцующей восьмирукой женщины. Приятель Уотерса привез ее из Индии и подарил ему. Уотерс сел в кресло и дождался, пока пламя свечей успокоится. Он не хотел разглядывать свои творения при солнечном свете. Только ночами, при луне, или днем в этой темной комнате он мог вспомнить и почувствовать все, что чувствовал тогда...
Вот его первая фотография. Леди Фостер. Его первая и последняя любовь. Уотерс думал, что всегда будет любить ее. Как он был молод и наивен! Она вышла замуж и уехала в Америку. Пусть. Никакой муж и никакой океан не помешает им быть вместе. Он будет наслаждаться ее телом всегда...
Вот еще одна. Он не знает ее имени. Полное, налитое страстью тело словно изогнулось в экстазе, а лицо закрывает тень от закинутой за голову руки. Божественный ракурс, достойный кисти Рембрандта или Тициана...
Джонатан повернулся в кресле и посмотрел на противоположную стену, где висела последняя фотография. Беззащитная и целомудренная поза только сильнее оттеняла наготу девушки. Ее грудь, как два окруженных тенями острова, невольно притягивала взгляд, и сгусток тьмы плавал в манящей впадине живота...
Уотерс сидел, как султан из сказок «Тысячи и одной ночи», окруженный прекрасными обнаженными наложницами. Он владел ими и мог выбрать любую из десятка, и провести с нею ночь, и гладить, и смотреть. Игра света и тьмы вводила его в экстаз, и в колеблющемся свете свечей тела шевелились и дышали. Зачем ему знать, где эти девушки, если они всегда будут с ним, здесь, в его галерее! Он мог придумывать им любое имя, представлять дикой амазонкой или загадочной русской царицей, своей рабыней или повелительницей...
Этот мир слишком сложен и требует слишком многого, думал Уотерс. Он не желает жить по этим правилам, он, Джонатан Уотерс, имеет свой мир, свою вселенную, где есть лишь два цвета: черный и белый. Изучив искусство фотографии, Уотерс открыл тайну, скрытую в нем. Многоцветье ослепляет человека, увлекает коварным разнообразием жизни и отношений. Ведь сказано: есть «да» и «нет», а остальное — от лукавого! Есть белое и черное, есть свет и тень, и только с ними можно увидеть истину. Но он понимает! И сам выберет тех, кто будет с ним в его вселенной. Навсегда.

3

Чтобы забраться в чужой дом, да еще именно в ту комнату, куда нужно, Джонатану приходилось хорошо потрудиться. С некоторыми девушками из галереи он был знаком и бывал у них дома. Узнать, где находится спальня, не представляло особого труда. Сложнее оказывалось с теми, кого он совершенно не знал. Иногда он мог познакомиться с юной леди, иногда нет, и тогда через прислугу вызнавал месторасположение комнат в доме. Но этот путь был опасен: Джонатан читал популярные рассказы Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе, и понимал, что лишние свидетели совершенно не нужны. Тогда он сильно рисковал, ведь достаточно ошибиться лишь раз, оставить какие-то следы — и в случае расследования эти люди тотчас укажут на него. Хотя какое расследование? Он ничего не крадет, никого не убивает, и никогда не оставляет следов. По крайней мере, Уотерс мог узнать о последствиях ночного визита от знакомых. Но никто ничего не замечал, лишь девушки спали непривычно долго, а у одной утром разболелась голова. Никто не видел и не слышал его присутствия, и Джонатан гордился собой. Лишь раз он забыл поставить на место стул, отодвинутый ночью, и весь следующий день ходил в ужасе, но затем понял, что такую мелочь спишут на прислугу или рассеянность хозяйки.
Проблемы в его деле возникали самые разные, но Джонатан Уотерс был чрезвычайно целеустремленным человеком, и не боялся препятствий. Подчас его хитрости и уму мог позавидовать любой взломщик. Однажды почти три недели ему приходилось появляться по ночам у вожделенного дома и отборным мясом прикармливать собаку, которая, в конце концов, радовалась ему, наверное, больше чем хозяину, вряд ли баловавшего пса такими деликатесами. В другой раз пришлось лезть по дереву на второй этаж, где спала его красавица, а затем на веревке поднимать тяжелый аппарат.
Эфирную смесь для усыпления Джонатан раздобыл у аптекаря, причем купил целую пинту. На удивленный вопрос, зачем ему столько, ответил, что он — естествоиспытатель, и жидкость ему нужна для опытов. За щедрое вознаграждение аптекарь подробную проконсультировал Уотерса, какие дозы эфира можно считать безопасными, как им пользоваться и как хранить. Естественно, аптекарь этот жил не в Лондоне, Джонатан и здесь был чрезвычайно осторожен. Рекомендации аптекаря он запомнил наизусть, и все же проверил действие эфира на себе. Все оказалось верно: примерно через пять минут после вдыхания эфирных паров расслабленное сознание расплывалось, и Уотерс погружался в сон. Что тогда говорить о уже спящем человеке? И все же Джонатан остерегался давать девушкам слишком большую дозу снотворного, и специально для этого заказал пузырек с накрепко притертой крышкой, в который помещалось ровно столько жидкости, сколько необходимо.
Уотерс исследовал дом славной рыженькой феи и пришел к выводу, что пробраться туда будет непросто. Дом окружал невысокий кирпичный забор, в основание которого была встроена крепкая решетка в виде острых римских копий. Отец рыжеволосой был явно небедным человеком. За забором протянулся небольшой сад, и деревья заслоняли некоторые окна, не давая Уотерсу возможность, прогуливаясь, отмечать для себя расположение комнат. Он потратил несколько дней, пока однажды не заметил знакомого кондитера, выходившего из заветного дома. Уотерс разговорился с ним и узнал, что дочке хозяина скоро исполнится
четырнадцать, и они заказали торт по этому случаю. Джонатан признался, что ему понравился этот дом с садом, и он подумывает его купить. Кондитер, часто бывавший в доме, ответил, что хозяин вряд ли станет продавать его. Тогда Джонатан поинтересовался расположением комнат, ссылаясь, что ему надо это знать, прежде чем торговаться. Так он узнал, где находится спальня.
Но был еще забор, и с таким препятствием он столкнулся впервые. Решетка в виде копий была серьезной преградой. Нет, преодолеть ее он бы смог, но ведь он понесет с собой тяжелый аппарат. А если придется убегать? Вторжения в частный дом не всегда проходят так гладко, как хотелось бы. А в этом случае хороший помощник был просто необходим. Нужен напарник, подумал Уотерс, человек надежный и не задающий вопросов. Но где такого найти? Искать в своей среде бессмысленно и опасно. Не то, чтобы он не доверял друзьям, но как они отреагируют на его тайную страсть? К тому же они никогда не взламывали ничего, кроме пробок на бутылках вина...
Уотерс пришел к мысли, что лучше всего подойдет человек из низших слоев общества, не отягощенный моралью и за деньги готовый на все. Или почти на все. В поисках такого человека Уотерс заходил в далеко не безопасные районы города, бывал на рынках и в порту. Одни казались ему чересчур грубыми или туповатыми, другие слишком опасными, третьи — не вызывающими доверия. С некоторыми он даже не решался заговорить. Наконец, Джонатан понял, что ищет, сам не зная, кого. Но ему помог случай.
Проходя мимо кузнечной мастерской, Джонатан мельком услышал разговор двух мужчин, стоявших у дверей:
— Инструмент будет готов к субботе, — сказал один, невысокий крепыш с рыжими бакенбардами. На нем был прожженный кожаный фартук, что вкупе с вывеской указывало на род его деятельности. Второй был детина немаленького роста, широкоплечий, с твердым немигающим взглядом.
— Надеюсь, он не согнется, как в прошлый раз?
— Не согнется, Джек.
— Прошу меня извинить, джентльмены, — Уотерс подошел к ним и приподнял шляпу. — Кажется, здесь занимаются кузнечным делом?
— Это так, сэр, — подтвердил человек в фартуке. — Что вам угодно? Могу сделать практически все.
— А... сломать?
— Сломать? — мужчины переглянулись. — А что нужно сломать?
— Железную решетку.
— Решетку? Где?
— У меня дома. В подвале есть старая решетка. Я потерял от нее ключи и...
— Я могу взяться, сэр, — сказал здоровяк. — Меня зовут Харрис.
— Отлично. Давайте отойдем и обсудим это дело.
Харрис и кузнец перекинулись недоуменными взглядами.
— Хорошо, сэр, — сказал Джек.
Они шли по улице, и Джонатан никак не мог придумать, как объяснить верзиле, что ломать придется не решетку в подвале собственного дома, а железную изгородь на улице, чтобы проникнуть в чужой дом. Наконец Уотерс собрался с духом и начал:
— У меня есть одно дело. Не знаю, сможете ли вы помочь...
— Говорите, мистер, я не из болтливых, — доверительно проговорил Джек, и Джонатан приободрился:
— Мне нужно, чтобы вы помогли мне сломать решетку, но не в подвале, а... Мне нужно пройти в один дом, где... Позвольте не объяснять. Нужно просто ночью сломать ограду.
Джек внимательно слушал. На лице его не отразилось ни единой мысли, ни страха, ни презрения, и Уотерс почувствовал, что нашел нужного человека.
— Я дам вам пять гиней, если вы поможете мне. Вам нужно будет только сломать решетку. Справитесь? С виду вы человек сильный.
— За пять гиней, сэр, я сломаю любую решетку и вдобавок ребра тому, на кого укажет ваша милость.
— Отлично, но ломать ребра не придется, только решетку, — улыбнулся Уотерс. — Вот вам гинея в задаток. Встретимся завтра ночью, в три часа, на мосту рядом с Ковентри-кросс.
Уотерс хотел протянуть будущему напарнику руку, но замялся, подумав, стоит ли обмениваться рукопожатием с подобным проходимцем. К облегчению Джонатана, Джек словно не заметил этого и, кивнув напоследок, скрылся в одном из переулков. Возвращаясь домой, Джонатан вдруг подумал, что напрасно отдал громиле задаток. Такие люди, как он, вполне могут взять деньги и не выполнить своего обещания. Деньги пропадут, и винить в этом можно только себя. А вдруг он пойдет в полицию? Эта мысль заставила Уотерса вздрогнуть. Нет, этот верзила наверняка не захочет иметь с полицией никаких дел. Его физиономия вызовет подозрение у любого нормального человека.


Продолжение следует...
Буду рад вашим комментариям).

За окнами вечерело. Внесли свечи.
- Однако мы отклонились от темы, - желая, по-видимому, взбодрить Павла, сказал Заславский. - Пусть наш гость продолжит, господа, ведь интересно, что будет с Россией дальше.
- Да, конечно, - полковник поерзал на стуле, - продолжайте, молодой человек, прошу вас.
Огоньки свечей трепетали, бросая на стены мрачные тени будущего.
- После революции тридцать лет Россией будет править диктатор Иосиф Сталин. Сталин - ненастоящая фамилия...
- Конечно! Иосиф! Я всегда говорил: жиды губят Россию! - помрачнев, стукнул кулаком Семен Макарович. Хозяйка с укоризною взглянула на купца. - Простите, Вера Андреевна.
- Ну, уж прямо и жиды. Слабоваты они Россию погубить. Не та сила, - ответствовал Кирхер.
- Это еще как сказать...
- Да бросьте, Семен Макарыч. Не жиды и не карбонарии виноваты.
- А кто же? – подал голос Глуздов.
- Жадность. Жажда властвовать. Злоба. Зависть, - Кирхер выговаривал слова тихо, но звучали они громче купеческого крика. - И неважно, какого человек сословия, важно, может ли противостать им. Если нет, будет и подлость и кровь.
- А я вам, милейший государь, вот что скажу: вольнодумство всему виной! - полковник, как хищная птица, навис над столом. – Если б дети наши почитали нас, как заповедано обычаями и священным писанием – ни революций, ни измен бы не было! Чти отца своего и мать свою, повинуйся начальству и знай свое место – так ведь написано? Примерный гражданин, как солдат, должен слушать своего государя. Слушать и повиноваться. Тогда государство будет крепким, и народ счастлив.
Илларион Андреевич одобрительно закивал. Все слушали полковника, а Павел смотрел на Машу: девушка улыбалась гостям – но выглядело это неестественно и фальшиво. Она была несчастна. Несчастна тем, что должно было случиться. Своей помолвкой и будущей свадьбой. Павел ощутил это так же четко, как и то, что девушка эта вдруг стала ему небезразлична.
- Каждый по-своему представляет счастье, - сказал Павел. - Не думаю, что даже император знает, что нужно Маше, лучше ее самой...
Тишину можно было резать ломтями. Встретившись взглядом с Павлом, Маша слабо улыбнулась. Глуздов задрал подбородок и фыркнул, готовясь что-то сказать.
- А может, чаю, господа? - прервала нехорошую паузу хозяйка. - Лизка, принеси самовар! Ну-ка, живо, живо!
Вокруг задвигалось, зашумело. Шустрые девушки прибрали на столе, принесли новый, пышущий жаром самовар, расставили блюдца.
- Продолжайте, Павел, сделайте милость, - попросил Заславский. – Вспомните что-нибудь поближе к нам, то, что, может быть, увидят наши дети...
- Лет через пятьдесят Николай Второй проиграет Русско-японскую войну, а потом войну с немцами. Первую мировую. У нас еще писали, что революция не произошла бы без немецких денег, - вспомнил Павел. – Будто бы кайзер дал денег революционерам, чтобы расколоть Россию и выиграть войну.
- Кто угодно, только не кайзер! - возмутился Карл Генрихович. - Он не мог!
- Это почему же кайзер - и не мог? - вмешался Поликарп Петрович.
- Кайзер всегда был друг России! - уперся доктор.
- У России нет друзей, господа, - сказал Павел. - Всем просто нужны наши ресурсы. Нефть, газ, лес, металлы.
Он сам удивился, насколько четко теперь это понял. И насколько мало задумывался об этом раньше.
- Дальше, дальше говорите, - сказал Глуздов, – все, что знаете.
- Самым известным правителем в двадцатом веке в России был Сталин. Сталина многие ненавидели и до сих пор ненавидят, - сказал Павел, - но он создал великое государство и выиграл войну с Германией.
- Сильная рука, - одобрительно кивнул Глуздов. - Мужицкий царь...
- Да, свято место пусто не бывает, - сказал, вытирая лицо платком, купец.
- После смерти Сталина страной правила партия его последователей-коммунистов, всего семьдесят лет. Но народ захотел свободы и...
- Что вы сказали? - подался в кресле Глуздов. – Захотел свободы? Разве народ ее не получил?
- Получил, - развел руками Павел. – Но люди желали жить, как они хотят, а не так, как скажет партия. Хотели говорить, что думают.
- И здесь вольнодумство, - поднял вверх палец Глуздов. – Видите, чем все обернулось? Царя свергли, а свободы как не было, так и нет. Что же: государь мешал свободе? Вольнодумцы – они всему виной, горлопаны и бунтовщики!
Павел пожал плечами:
- Дальше сменилось много лидеров, я и фамилий их не помню... Мои родители говорят, что тогда они жили замечательно. У них не было многого, что есть в стране сейчас, но люди действительно были добрее, радушнее и честнее, чем теперь. Так они говорят, и я им верю.
- Это правильно! – сказал Илларион Андреевич, недвусмысленно глядя на дочь. – Родителей следует почитать и слушать, ибо сказано: «почитай отца своего и мать свою»...
- А сейчас... Я даже не знаю, как рассказать вам это. Мне не нравится то, что сейчас в России. Я не могу вам всего объяснить, вы не поймете, просто скажу: мне кажется, что страна болеет. Она больна, потому что власти наплевать на народ, а народу – на власть. Потому что нет равенства, за которое все голосовали, нет равных возможностей, нет справедливости и честного суда. Вы здесь говорили о ворах – а что вы сделаете, если вас обворует государство?
Павел не ожидал от себя такой речи и, хоть в душе понимал, что не все так мрачно, ему хотелось рассказать этим людям правду о том, что слышал и видел, пусть горькую – но правду. Пусть знают! И не думают, что в грядущем - рай.
- И кто же правит Россией в ваше время? – проронил долго молчавший Глуздов.
- Президент. Его выбирает народ. Тайным голосованием. Даже я могу стать президентом. Теоретически. Любой гражданин.
- И даже не дворянин? – спросил Заславский.
- Это необязательно, - улыбнулся Павел.
- И ваш президент - не дворянин? - спросил полковник.
- Нет, конечно. Не дворянин. Дворян у нас и не осталось, - сказал Павел и осекся: ведь я же сказал, что дворянин! Но, кажется, никто этого не заметил.
- Так чего вы ждете от потомков хамов? – обведя глазами всех, загремел Глуздов. - Это племя будет воровать даже на троне, им наплевать на Россию!
Павлу стало неприятно. Не сколько за президента, сколько за себя, потомка хамов.
- Вы ведь его не знаете, - укоризненно произнес он, чувствуя, однако, что полковник не так уж неправ. Но это лишь больней задело. Ведь это – мое будущее. Я – его часть. Я в нем живу, значит, и отвечаю за него тоже я.
- Да, мы не имеем чести знать его лично... да и не будем иметь, но... как же вы не видите, молодой человек, что все, все славное достояние России утеряно и разворовано? Кавказ, порты на Черном море, Средняя Азия, Польша, Украина. Чухонцы – и те отошли. Мы по крупицам собирали могучую Россию, освободили болгар, разбили турок и французов, а вы - что сделали вы, наши потомки? Что сделал ваш президент? У России есть могучая армия, непобедимый флот?
Павел молчал, думая, стоит ли говорить, что Россия из индустриальной страны превратилась в потребительскую, всюду иностранный капитал, бывший едва ли не лучшей из мировых валют рубль стал «деревянной», не имеющей веса, деньгой... Лучше не говорить. Что делает президент, он тоже не знал, потому за что долгое время в стране ничего не менялось. Зато по телевизору рассказывали о демонстрациях, недоверию власти, самоуправстве, самосуде, повальном воровстве и коррупции, кумовстве и власти денег. Но разве здесь не так? Что изменилось? Эти отъевшиеся рожи не эксплуатируют свой народ? Этот Глуздов во имя царя и России где-нибудь на Кавказе не гнал солдат на убой? Ради чего? Ведь там все равно не осталось ничего нашего. Купец наверняка дерет втридорога с покупателей, скоро с жиру треснет... Помещик – что он вообще делает? Живет на горбу у крестьян... Еще рассуждает о пользе России. Один Кирхер чего-то стоит, по крайней мере, врач. И тот - немец...
- Россия давно другая, господа, - медленно проговорил Павел. – Не такая, какой хотели бы видеть вы. И не такая, какой хотелось бы видеть мне. А кто виноват, и что делать, я не знаю. Думаю, господин доктор прав: все дело в людях. Если царь или президент любят Россию, то и народ их будет любить, и все будет хорошо.
- Что ж, неплохой ответ, - сказал Глуздов.
- А не выпить ли наливочки-с? – предложил Заславский. – Вера Андреевна, распорядись, голубушка.
Всем разнесли по рюмке. Павел выпил. Наливка оказалась вкусной и пахла травами. Маша едва пригубила. Павел заметил, что она избегает смотреть на полковника, и ему стало жаль девушку. «Я понимаю: самой искать богатого жениха, - подумалось ему, - у нас многие так делают... Но быть насильно выданной»... Он помрачнел.
- Ну, а вам как живется в России, лично вам? – спросил Илларион Андреевич, и в его взгляде Павел увидел искреннее и откровенное участие. И Павел не посмел обманывать.
- Ну, как вам сказать... Мои родители всегда жили небогато, да и до сих пор так живут. На жизнь нам хватает, но поехать, скажем, за границу денег нет. Они с трудом собрали на мое образование, влезли в кредиты... Если я женюсь, мне некуда будет привести невесту. У меня нет своего дома, и купить его я не смогу. Очень дорого.
Он заметил презрительный взгляд Глуздова и отвел глаза.
- Нет денег - женитесь на богатой, - хмыкнул Персиков. – Умные люди так и делают.
Павел улыбнулся. Он не хотел отвечать, что сердцу не прикажешь. Жердяй второй гильдии с золотой цепочкой и сальными волосами все равно не поймет.
- А девушки? – выручая его, неожиданно спросила Маша. – Какие там у вас девушки? Они похожи на меня?
Павел покачал головой:
- Нет, Мария, похожих на вас мало. Большинство ищет богатого мужа и хочет жить на содержании. Многие девушки утратили то, что есть у вас: чистоту, скромность, наивность, воспитание. В этом вы им сто очков вперед дадите. Это чистая правда.
Он посмотрел ей в глаза. У Маши выступил румянец.
- Спасибо, Павел, - еле слышно прошептала она. Глуздов заерзал в кресле.
Вечер закончился. Купец и доктор Кирхер уехали вместе. Вера Андреевна и Маша ушли, Заславский извинился и увел полковника в кабинет, и Павел остался один. Сидеть за столом было скучно, есть не хотелось, он поднялся и пошел в свою комнату.
Спать не хотелось. Он лег на кровать и лежал, глядя на звезды. Из головы не шла Маша, он вспоминал ее глаза и кисти рук, едва видневшиеся из-под закрытого платья, тоненькую беззащитную шею и каштановые волосы... Разговор о будущем взбудоражил Павла, ему казалось, что он все говорил не то и не так, что он забыл рассказать всем о...
Павел услышал шум и сдавленный шепот:
- Не смейте прикасаться ко мне!
- Марья Илларионовна...
- Отпустите мои руки. Я закричу.
- Да кто вас услышит? - засмеялся Глуздов. Павел узнал его. - А и услышат - уши закроют. Потому как я ваш жених, любезная Марья Илларионовна, и все это знают.
- Не смейте...
- Будет вам. Будьте благоразумны. Ваш папенька кругом должен, я - ваше спасение, вы ноги мне целовать должны.
- Сами себе целуйте!
- По миру пойдете-с...
- Пускай!
Павел решительно шагнул за угол. Две фигуры прижались к стене.
- Кто здесь? - громко спросил он. - Маша, ты здесь?
Глуздов отпустил девушку, с неудовольствием глядя на Павла.
- Что случилось? - Павел подошел к ним. Отвернувшись, Маша плакала. - Почему ты плачешь?
- От избытка чувств-с, - улыбнулся полковник. - Не так ли, Мария Илларионовна?
Маша повернулась и побежала. Полковник двинулся было следом, но Павел заступил путь.
- Мне кажется, ей лучше побыть одной.
Судя по лицу, Глуздову это не понравилось:
- Я знаю, что ей лучше, господин студент, уж поверьте, - сказал он, пытаясь обойти препятствие.
- Нет, не знаете, - покачал головой Павел. – Ни фига не знаете.
- Оставьте нас, сударь, - холодно потребовал Глуздов. - Если вам не сказали, что я - жених Марии Илларионовны и имею честь...
- Тискать ее по углам, - перебил Павел.
- Выбирайте выражения! - придвинувшись, прошипел Глуздов. Он был повыше Павла, но тот не боялся. Выпитое вино и слезы девушки горячили кровь.
- Это не ваше дело, молодой человек, - указательный палец полковника плясал перед носом Павла. - Вы здесь никто, господин студент из будущего, а я друг семьи и жених Марии Илларионовны. Убирайтесь немедленно, пока я вас не... Ой!
Павел схватил полковника за кисть и резко вывернул вниз. Старый действенный прием из айкидо. Глуздов упал на колени.
- Вот так! Свалишь отсюда сейчас же, старый козел, и чтобы я тебя больше не видел!
- С-сукин сын! - извиваясь от боли, процедил Поликарп Петрович, но встать не мог - Павел держал на "контроле". - Убью!
- Руку сломаю! - предупредил Павел.
- Убью, в пыль сотру! На каторгу пойдешь... хам!
Устав слушать ругательства, Павел отпустил полковника.
- Я сразу понял, что ты не дворянин, а быдло, потомок хамов! - процедил Глуздов. Он потирал руку, злобно глядя на гостя из будущего. - Дворян ведь у вас вырезали...
- Да пошел ты! - плюнул ему под ноги Павел. - Они верят всему, что я сказал, и что дворянин - тоже. Ни черта ты не докажешь.
Полковник нервно расхохотался:
- Прекрасно! Тогда, сударь, примите вызов! Мы будем стреляться, здесь, сейчас, с двадцати шагов.
Павел опешил. Стреляться?
- Ну? Или все узнают, что ты трус и потомок посконного быдла!
- Да? Изволь, - злобно ответил Павел. – Ты не уедешь – тебя отсюда вынесут!
- Здесь и сейчас! - повторил Глуздов.
- Господа, господа! - размахивая руками, к ним бежал испуганный Заславский. - Помилуйте, что случилось? Господа, помиритесь, не стоит, ей-богу!
- Нет, Илларион Андреевич, здесь честь моя задета. Или Маша того не стоит? - зловеще усмехнулся Глуздов.
- Бросьте, в самом деле, господа! - купец оказался рядом и встал между ними. – Не ссорьтесь! Пойдемте лучше выпьем, наливочки. Ну, будет, будет.
- Я предупреждал: за оскорбления отвечают кровью. В грядущем, наверно, не так? Там, должно быть, можно оскорблять – и все это сходит с рук... Так, милостивый государь?
- Не так, конечно, не так! Скажите ему, Павел Владимирович! - Заславский схватил Павла за руку, но тот вырвался.
- Так. Еще как - так!

Откуда Глуздов достал пистолеты, Павел не знал, очевидно, полковник всегда возил их с собой. Он лично отсчитал шаги, ковырнул носком сапога землю:
- Здесь. Теперь решим, кто стреляет первым.
Он вынул из кармана монету.
- Решка, - сказал Павел.
- Везунчик, - сказал граф, и Павел понял, что тот совсем не боится. - К барьеру.
- Павел Владимирович, не смейте, слышите! Откажитесь! Вы из будущего, вас поймут, и никто не узнает! – шептал, хватая Павла за одежду, Заславский. – Извинитесь, и все забудется!
- Не мешайте, Илларион Андреевич! – строго сказал полковник. – Я знаю, что делаю. И он знает.
- Боже ты мой, - отойдя, проговорил Заславский. - Хоть бы вы промахнулись!
- Павел, не надо! Не стреляйтесь! – крикнула Маша. Ее светлое платье мелькало за деревьями. - Не смейте, Поликарп Петрович! Я вам этого никогда не прощу!
Полковник брезгливо поморщился и взглянул на Павла.
- Что ждете, сударь? К барьеру!
- Павел!
- Держите кто-нибудь ее! - злобно выкрикнул Глуздов, и крик прибавил Павлу уверенности. Сейчас получишь! Мушка уперлась полковнику в грудь. Убью гада, спокойно подумал Павел и спустил курок. Выстрела не последовало. Что за дьявол? Он согнул руку, не в силах держать тяжелый пистоль на весу и уставился на оружие. Не заряжен? Полковник сжульничал?
- Стреляй! - крикнул Глуздов так, что Павел понял: дело не в заряде. Это он, растяпа, забыл взвести курок!
Маша билась в руках отца, и второй раз поймать графа в прицел не получалось. Сердце колотилось, руки ходили ходуном. Грянул выстрел. Заряжено, подумал Павел, глядя, как Глуздов наводит пистолет, а я промазал. Грохот. Крик Машеньки. Земля с размаху бьет в лицо. Грудь пробита, и он тужится, выплевывая кровь. Где-то вдалеке кричат, ругаются и спорят.
- Паша, Паша!
Сильный удар по щеке. «Сволочь ты, Глуздов, раненого бьешь», - подумал Павел и открыл глаза.
- Ну, блин, ты нас напугал, - над ним склонился Костян, Кирюха и девчонки. - Вот нафига так прыгать? Хорошо, успели вытащить.
- Ты как, Паша?
- Нормально, - он приподнял гудевшую от удара голову. Жив и дышу. И крови нет. Зато есть пляж и ребята, все до одного. Дома. Я дома! Но что со мной было? Сон?
- Спасибо, Костя, - пробормотал он.
- Не за что, утопленник, - Костя потрепал его по щеке, - пошли, пивка дернешь. За спасение.
- Кирюха...
- Чего?
- Как, ты говорил, озеро называется?
- Машино. А что?

Машино озеро

Лихорадка прошла так же быстро, как началась и, проснувшись, Павел почувствовал, что полностью здоров. Он понял, что вчерашний приступ вызван не простудой, а шоком. Или побочным действием перемещения. Вообще, обо всем этом думать не хотелось.
Узнав о здоровье гостя, Илларион Андреевич пришел в неописуемый восторг и не отставал от Павла все утро. Несмотря на протесты, велел принести Павлу завтрак в постель, ушить одежду, чтобы сидела, как полагается, и наконец, предложил партию в шахматы, которую Павел благополучно и отчасти намеренно проиграл, к неописуемой радости хозяина.
За шахматами Павел узнал, что к обеду прибудут гости. Намечалась помолвка Маши с одним из них, и Заславский без конца суетился, гоняя слуг по дому и двору.
Павел решил прогуляться. Солнце светило призывно и весело. Сидеть в доме в такую погоду он не мог и быстро спустился по лестнице. Снующие по делам холопы низко кланялись, это было неожиданно и приятно.
- Куда вы, голубчик? - всполошился помещик, увидав Павла во дворе. - Не рано ли? Вам бы в постели еще полежать.
- Спасибо, не нужно, - твердо ответствовал Павел. - Я прекрасно себя чувствую. Можно, я немного погуляю?
- Ну, раз так... Доктор сказал, что свежий воздух будет вам полезен. Впрочем, он всем так говорит... Маша! - крикнул Заславский через двор. - Покажи гостю наш парк!
На это раз девушка была одета более строго. Коричневое платье, шляпка и зонт, который Павел галантно предложил понести, и который, как назло, оказался тяжел и неудобен.
Они миновали двор, зашли за дом и оказались в парке. Имение было большим, тыльную часть его окаймляли могучие дубы и вязы, за ними шел газон, подстриженный кустарник и стояла беседка, остроконечная крыша которой торчала из-за розовых кустов.
Чем дальше они проходили, тем чаще Павел замечал признаки упадка: некоторые из гипсовых скульптур повреждены, кустарник местами не стрижен, образуя настоящую чащу, дорожки покрыты слоем опавших веток и листвы.
- Мне нравится здесь, - сказала Маша, - здесь дико. Почти как в лесу. Папа хочет все здесь расчистить, а я не хочу. Сюда даже белки прибегают из леса.
- Мне тоже здесь больше нравится, - сказал Павел, не зная, как поддержать разговор. - Красивые сосны.
- А у вас есть имение? - спросила она.
- Нет, - покачал головой Павел, понимая, что мог бы наврать с три короба, но... не хотелось. А она симпатична, отметил он, вспоминая знакомых девчонок на озере, но лицо совсем другое, у тех не такие лица, совсем не такие. Может, это и есть порода, дворянская кровь? И ведет она себя по-другому, и говорит. И даже идет. Он невольно улыбнулся, представляя реакцию Маши на девчонок в бикини и парней в плавках и бермудах. Шок. Такой же, как был у него.
- Знаете, Павел, я испугалась, когда вы стали говорить непонятные вещи, какие-то странные слова. Но доктор Кирхер сказал... что это правда. – Ее глаза смотрели с таким любопытством, что Павлу стало неудобно. - Кто бы мог подумать, что вы пришли из грядущего? Как это возможно?
- Я сам не ожидал, - ответил Павел, злобно пнув подвернувшуюся под ноги шишку.
- И вам очень хочется обратно в свой век?
«Хочется? - захотелось заорать Павлу. - Да я полжизни бы отдал, чтобы вернуться!» Но он стиснул зубы и молча кивнул.
- Но как же вы вернетесь? - продолжала выспрашивать Маша. – И как вы попали к нам?
- Я купался с друзьями в озере, нырнул - и оказался здесь.
- Но это просто чудо какое-то! Разве так бывает?
- Согласен, не бывает, но я ведь здесь, - и тут Павлу пришла мысль, которая бросила в жар: а что, если пойти туда и нырнуть? Нырять сто раз, пока не переместишься? Вдруг сработает? А что, дорогу к озеру он найдет, тут пара километров. Может, и правда, под водой какой-то портал? Это же шанс! Он невольно замер, обдумывая это, и Маша встревожилась:
- С вами все в порядке?
- Нет, все хорошо. Отлично! - Павел лихорадочно думал, когда и как отправиться к озеру. Сегодня уже не получится, за ним по пятам ходят, потом приедут какие-то гости. Завтра! Да, завтра он попробует! Павел улыбнулся, радуясь простому и ясному решению. Стало как будто легче. Если в озере дверь в наш мир, то можно успокоиться и побыть еще немного тут. Даже интересно...
- Расскажете мне о грядущем, Павел, - попросила Маша.
- Вы бы очень удивились, если бы попали к нам, - улыбнулся Павел.
- Наверно, у вас все не так.
- Все совсем не так. Все по-другому... – Павел осекся, подумав, что не стоит расписывать достижения науки и техники, вряд ли ей будет это интересно, да и не поймет ничего...
- А вы богаты? - неожиданно спросила Маша.
- Думаю, нет, - улыбнулся Павел, - хотя у меня много такого, что вам и не снилось.
- Так сколько у вас душ?
- У нас крепостного права нет, все свободны, и каждый занимается, чем хочет. Нет у меня крестьян, и поместья нет.
- И женщины тоже свободны?
- Конечно, - улыбнулся Павел. - А почему вы спрашиваете? Разве вы несвободны?
Он пожалел о том, что спросил. Маша изменилась в лице, глаза ее заблестели:
- Я не хочу говорить об этом, - отвернувшись, сказала она.
- Знаете, если о проблеме не говорить - ее и не решить, - сказал Павел. «Интересно, - подумалось ему, - что это за тайна?»
- Скажите лучше: у вас в грядущем девушки могут выбрать, за кого выйти замуж?
- Конечно. Только так.
- Как же вы счастливы там, в грядущем! Как бы я хотела, чтобы и у нас было так.
Ее выдают замуж, догадался Павел, а она его не любит. Обычная история для этих времен, если вспомнить классиков. И что тут сказать, что сделать? Да ничего...
Они еще побродили по парку, пока прибежавший мальчишка не сказал, что Марию Илларионовну ждет матушка.
- Вы идите, я здесь погуляю, - сказал Павел.
- Только недолго. Скоро приедут гости, и вы тоже приглашены. Папа хочет, чтобы вы рассказали всем о себе... и грядущем. Мне тоже будет любопытно. Только... не говорите о том, что я вас спрашивала, хорошо?
Еще не хватало! Но что поделать? Пока он здесь, придется делать то, что от него ждут, в конце концов, он должен быть благодарен Заславскому за то, как его приняли здесь. А завтра я попробую вернуться, и если получится, все это останется странным сном. А если нет... Нет, все должно получиться!
- Хорошо, - сказал он Маше. - Если папа хочет - расскажу.

Длинный, темного дерева стол был накрыт желтой скатертью и блистал серебром. Павел сидел рядом с хозяином, гости напротив. Илларион Андреевич представил их друг другу, и Павел старался запомнить, что толстый человек с вечно потеющим, похожим на масляный блин, лицом - это Семен Макарович Персиков, купец второй гильдии и старый знакомец хозяина усадьбы. А высокий худой тип, отставной полковник, сразу не понравившийся студенту, носил имя Поликарпа Петровича Глуздова. Был он сух и надменен, в движениях ощущалась военная стать. Тот и другой были немолоды, но еще и не старики. И все же Павел вздрогнул, узнав, что полковник - будущий Машин жених.
- Отведайте расстегайчиков, Поликарп Петрович, - Вера Андреевна, жена Заславского, радушно потчевала гостей, по-особенному улыбаясь полковнику.
- Да, с ушицей это самый вкус, - поддержал ее муж, и Павел не мог не согласиться: все было невероятно вкусно. И местная уха, и пироги с рыбой, и прочее, чему названий он не знал.
Павел вовремя вспомнил, в какой руке следует держать вилку, а в какой нож, зорко следил за гостями и ел не спеша, не желая выделяться.
- Милостивые господа, - откашлявшись, начал Заславский. - Я уже представил вам моего молодого гостя, но... не до конца. Можете ли предположить, господа, что он прибыл из нашего грядущего!
- То есть как? - вилка купца с нанизанным на нее куском пирога зависла в воздухе. Отставной полковник выпрямился еще больше и задрал чисто выбритый подбородок:
- Это как понимать, милейший Илларион Андреевич, как шутку?
- Нет, господа! - оживился помещик. - Вот и Карл Генрихович подтвердит-с.
- Я могу лишь сказать, что гость Иллариона Андреевича не душевнобольной. А верить или нет его словам - дело ваше, - сухо сказал Кирхер.
И на том спасибо, подумал Павел, с тоскою слушая разговор. Теперь гости смотрели на него, как на диковинную птицу.
- И откуда он, из грядущего или нет - судить не могу. Хотя... – доктор умолк и старательно зажевал.
- Вот именно - хотя! - подхватил помещик. Было видно, что тема необычайно захватила его.
- Павел Владимирович, поведайте, голубчик, откуда вы прибыли? - нетерпеливо попросил он. - Расскажите гостям то, что говорили мне и Карлу Генриховичу.
Самое время соврать, подумал Павел, сказать, что пошутил. Списать на горячечный бред. Но ведь доктор поверил, и все они заметили, что я не такой, и все мне здесь незнакомо. Буду упираться - рано или поздно поймают на лжи, ведь я ничего об этом времени не знаю, и тогда пропал. А так - мне особое положение, можно ничего не стесняться, подумал он и решился.
- Я не знаю, как попал. Знал бы – сразу ушел бы обратно, - начал Павел, кожей ощущая возникшую тишину. - Родился я в тысяча девятьсот девяносто втором году. Здесь, в России. В Санкт-Петербурге.
Гости переглядывались. Заславский смотрел на гостей, и лицо его излучало восторг и гордость: вот, мол, какую птицу достал, любуйтесь! Говорящий человек из будущего! Ни у кого такого нет!
- Но позвольте, - изумленно забормотал Персиков, - мы университетов не кончали, но разве, по науке...
- Наука многого не может объяснить, - торопливо сказал хозяин. - Я вот читал, в Рязанской губернии с неба жабы сыпались! И как наука это объясняет? Никак!
Кирхер усмехнулся.
- Что ж, это даже любопытно, - отставной полковник навел на Павла похожие на жерла пушек глаза. - Допустим, что вы, сударь, из грядущего. Так расскажите нам, каково оно, грядущее России?
Павел вздохнул. Рассказать о величии России казалось делом простым... но Павел ничего вспомнить не мог. В голове мелькал Газпром, президент Путин, ЦСКА, за который болел Павел, олимпиада в Сочи и смутные обрывки чего-то невнятного. Военная реформа? Кроме этих двух слов, Павел ничего о ней не знал. Очередное крушение самолета - блин, объясняй им потом, что такое самолет. Полет Гагарина: в космосе был – а Бога не видал. Атомная бомба? Не поймут...
Пауза неприятно затягивалась.
- Что же вы, сударь, ухи, что ли, в рот набрали - и рассказать ничего не можете? - насмешливо спросил Глуздов.
Павел проглотил ком.
- А вы лучше сами спрашивайте, - начиная злиться, выдавил он. - Я не знаю, с чего начать.
- Хм. Начнем, пожалуй, с территории, - Поликарп Петрович посмотрел на хозяина. - Илларион Андреевич, помню, у вас карта империи была.
- Да-да-да, была, была, - засуетился Заславский. - Кузьма! Принеси карту, там, за шкапом.
Лакей притащил огромный лоснящийся сверток, и Вера Андреевна распорядилась прибрать со стола. На очищенный от снеди угол легла старая, порванная по краям карта. Музейный экспонат, подумал Павел, глядя на огромный, перемятый и засаленный бумажный лист. С такой картой еще Суворов, должно быть, в походы ходил.
- Вот, Павел Владимирович, извольте взглянуть, - хозяин расстелил перед гостем карту. - Вот вам и карандаш, покажите, пожалуйста, границы Российской империи... Какого года?
- 2013.
Павел почесал карандашом затылок и принялся чертить. Повисла тишина. Собравшиеся следили за рукой студента, шумно дышали, кто-то ахнул, когда Павел решительно отсек Украину, Белоруссию, Польшу и Финляндию.
- Вот, примерно так. В общих чертах.
- А чухонцы-то как отошли? - изумленно спросил Персиков.
- Финны? - догадался Павел. - Точно не помню, но после Второй Мировой Финляндия стала самостоятельной, а теперь одна из самых процветающих стран в мире.
- Чудеса, - развел руками Персиков. - Да с чего им там процветать? Чухонцы кроме как рыбу ловить, да лес рубить, отродясь ничего не умели!
- Нет Вильно, Варшавы, Риги, даже Киев потеряли! - Глуздов качал головой. - Не может этого быть! Объясните нам, как это случилось?
Изумление полковника было таково, что все недоверие пропало.
- Много чего произошло, господин Глуздов, - ответил Павел. - Было много войн. Я могу рассказать только о главных. Первой мировой и второй мировой. Первую Россия проиграла, а вторую выиграла. Мой дед до Берлина дошел. Мы освободили Германию, и война закончилась.
- До Берлина? - сидевшие за столом переглянулись.
- С кем же была война? – спросил полковник.
- С немцами, - стараясь не глядеть на Кирхера, сказал Павел. - Они завоевали почти всю Европу, всех, кроме Англии. А мы их разбили!
- Я знал, что Россия непобедима, даже в будущем это так! - с гордостью произнес полковник. Теперь он смотрел на гостя по-другому и, кажется, начинал ему верить. - А как же Франция? На чьей она была стороне?
- За нас были Англия, Франция и Америка.
- Америка! – воскликнул Заславский. - Кто бы мог подумать!
- Французы быстро сдались. А мы воевали четыре года. Немцы напали первыми, до Волги дошли, до Москвы и Петербурга, но их не взяли! – рассказывал Павел, и в нем бурлила гордость за предков. - Мы всю Европу освободили! Нас 20 миллионов погибли в этой войне.
Даже у полковника отвисла челюсть:
- 20 миллионов? Немыслимо! У вас было столько солдат?
- Нет, большинство - мирное население. Фашисты никого не жалели, расстреливали десятками тысяч.
- Что за фашисты? - мрачно спросил Кирхер.
- Правящая партия Германии, - пояснил Павел. - Они считали, что германская раса лучше других, и все остальные должны быть их слугами. Или умереть.
- Да это похлеще Батыя! - воскликнул Заславский. – Я читал Карамзина: и татары такого не делали. Как же так? Немцы, культурный народ!
Кирхер молчал. Павел вдруг понял, что врачу стыдно за немцев, за нацию, которая была и его частью.
- Как это ужасно: убивать невинных людей, - прошептала Маша. Она сложила руки на столе и смотрела на гостя из будущего так, что Павлу стало неловко.
- Вы же сказали, что война выиграна? Почему же потеряна Малороссия, Литва, Польша? - не унимался полковник.
Павел почувствовал, что не сможет все объяснить. В голове начинался хаос.
- Польша потеряна давно, я не помню когда, еще при царях, кажется. Белоруссия, Украина и Прибалтика получили независимость, бывшие восточные республики тоже отделились, - Павел тыкал карандашом в карту.
- Ну, а что с Германией стало, Павел Владимирович? - спросил Кирхер. В отличие от остальных, немец задавал вопросы спокойно и без трепета.
- Германия сейчас в порядке. Многие мечтают там жить. Там все хорошо. Лучшие машины в мире. И лучшее пиво, - улыбнулся Павел.
- Вернемся к России, господа, - Глуздов вперил взгляд в студента. – Итак, по словам нашего гостя из грядущего, через сто пятьдесят лет у России не будет половины Кавказа, не будет Литвы, Украины, Финляндии, Польши.
- Да как же это? – растерянно прошептал Персиков. – Что же осталось?
- И как такое допустили? – строго вопросил Заславский. – И кто?
- Погубили великую империю, – поставил точку Глуздов. – Но лучше узнать все по-порядку, не так ли? Ну-с, молодой человек, расскажите подробней, как это все произошло?
- А какой сейчас... год? – тихо спросил Павел. Вера Андреевна вздохнула.
- Тысяча восемьсот пятидесятый от рождества Христова, - многозначительно поглядев на гостей, проговорил Илларион Андреевич. - Сейчас царствует его императорское величество Николай Первый. Что же будет потом, дальше? Рассказывайте, Павел Владимирович, все, что знаете!
- Ну, я же не историк, - замялся Павел. - Только в общих чертах.
- Не томите, голубчик! – кивнул Кирхер. – Мне-то вы кое-что рассказали...
- Начну с того, что знаю точно. Знаю, что в 1905 Николай Второй приказал расстрелять шествие рабочих к Зимнему дворцу. Этот день назвали Кровавым воскресеньем.
- Расстрелял - значит, было за что! - сказал Глуздов. - Государь в свой народ просто так стрелять не велит. Он пастырем над нами поставлен, а пастырь своих овец не убивает, разве что бешеных. Верно, такие на дворец и шли. И поделом. Император на Сенатской площади тоже бунтовщиков расстрелял – только так с ними и нужно!
«Так это же декабристы!» – осенило Павла.
Глуздов был Павлу неприятен, особенно когда смотрел на Машу. И она станет женой этого хлыща? Да я бы сдох лучше, думал Павел, глядя на самодовольное, спесивое лицо полковника. После слов о расстреле неприязнь завладела им еще сильнее, хотелось сказать что-нибудь обидное, унизить перед всеми - но пока не было случая.
- И в этом же году произошла первая в России революция. Но Николай Второй остался у власти. Потом была русско-японская война... – Павел напрягался изо всех сил, вспоминая даты и события. - В 1914 началась Первая мировая война. Россия воевала плохо, солдаты дезертировали, народ был недоволен. И в 1917 произошла октябрьская революция. И конец монархии.
- Что за революция? - подскочил Поликарп Петрович. - Как во Франции?
- Наверно. Царь отрекся от престола, власть перешла к Временному правительству.
Стало тихо.
- Его императорское величество отреклись? Да как это возможно? – спросил Семен Макарович.
- Я говорю все, как было. Будет, - поправился Павел. - Но тогда же в стране возникла реальная сила - большевики. Партия большевиков. Они изгнали Временное правительство, захватили Зимний дворец, и началась гражданская война между ними и теми, кто еще был за царя. В конце концов, большевики победили... Дворян в России не осталось. Их перебили, а кто успел, убежал за границу. Все заводы и фабрики национализировали. Хозяином стало государство, то есть народ.
- Черт возьми! - отложив вилку, произнес Персиков. – У меня даже аппетит пропал. Простите, Вера Андреевна, - запоздало извинился купец.
- А с государем что стало? – взволнованно спросил Заславский.
- Расстреляли. Вместе с семьей, - тихо произнес Павел.
По комнате пронесся вздох. Маша так сокрушенно качала головой, будто царь был ее братом.
- Хорошее будущее нас ждет, господа. Государя убили, страной правит чернь, - Поликарп Петрович был мрачен.
- Так, слава Богу, нас-то оно не ждет, - усмехнулся Персиков. - Мы этого никак увидеть не сможем.
- Да как народ может управлять государством? - воскликнул Илларион Андреевич. - Поставь моего кучера управлять хотя бы городом - таких дров наломает!
- Среди большевиков были образованные люди. Ленин, Троцкий, Урицкий, - вспомнил былых вождей Павел.
- Сплошь евреи! - потряс кулаком Персиков. - Ну, а что я всегда говорил? Уж эта братия своего не упустит. Мало их жидовское племя бьют, ух, мало!
- А за такие слова, - улыбнулся Павел, - у нас можно и в тюрьму. Разжигание межнациональной розни.
- Не удивлюсь, если они же этот закон и придумали, - хмыкнул Персиков.
- А вера? Что стало с верой? - взволнованно спросила хозяйка.
- Вера осталась. Сейчас храмов много, новые строят. Президент тоже в церковь ходит.
- Слава тебе, Господи, - перекрестилась хозяйка. - Главное, что вера осталась. Будет вера - будет и Россия.
- Одной веры, Вера Андреевна, мало, - не замечая тавтологии, Глуздов достал серебряную табакерку, открыл и шумно вдохнул. - Конечно, бывали на Руси всякие правители, и не царского рода, но... у них была воля и крепкая рука, такая крепкая, что даже свои ее боялись. Есть такая рука в России, милостивый государь Павел Владимирович? Если есть, будет и Россия. Если нет - растащат ее жиды, да и народ не отстанет.
- Почему вы так о народе думаете? Как будто он только воровать может. Будто дворяне никогда не воровали? – возмутился Павел. Илларион Андреевич смущенно кашлянул, но Павел не обратил внимания и продолжил:
- Светлейший князь Меньшиков, правая рука Петра, не воровал? А князь Потемкин, имя которого у нас нарицательным стало. Да мало ли...
- Меньшиков, сударь мой, до титула кем был? Коли знаете историю, так вспоминайте. Холоп, дворовый мальчишка. Потому и вор.
- А Потемкин? - не унимался Павел. Он чувствовал: дворянам неприятно об этом слышать, но надменная речь Глуздова вывела его из себя.
- Какой Потемкин? - холодно спросил Глуздов, и Павел понял, что зря затеял этот разговор.
- Кажется, Григорий, - замялся он, - я точно не помню. Он еще деревни строил, ненастоящие.
- Потемкины - известный род, множество славных сынов России, - отставной полковник выпрямился, его глаза буравили юношу, - а вы, не зная толком, позорите их. Хороши же потомки! Запомните, юноша: не знаю, как у вас в грядущем, а у нас подобные оскорбления смываются кровью. Будьте осторожны, господин студент.
Павлу хотелось послать полковника подальше, но в этом обществе и в его положении такое будет чревато. «Ну, погоди у меня, - подумал Павел, - еще увидим... Эх, знать бы, что портал действует»...
- Будет вам, будет, - улыбаясь, Персиков примиряюще воздел руки вверх, - не ссорьтесь, господа. Мы ведь и сами плохо знаем, что случилось двести лет назад, еще до наших дедов. Павлу Владимировичу простительно, к тому ж он очень юн. И уж никак не виноват в том, чему его учили... в грядущем.
- Даже если так, - холодно ответил Глуздов, - даже если один из Потемкиных стал вором - он будет исключением, паршивой овцой, в то время как черни только дай время - растащит все до последнего камушка.
- Сущая правда, Поликарп Петрович, - поддержал его Персиков. - Я в три глаза гляжу за товаром. Чуть отвернешься - воруют, сволочи! Скольких приказчиков выгнал, уж не упомнить, а кто и под суд пошел. Ворует народ.
Павел молчал.
- Так от бедности и воруют, - вдруг сказала Маша. Ее чистый голос прозвучал в полумраке, как колокольчик. Все оборотились на нее. - Богатому зачем воровать? Ведь вы же, господа, в достатке и не воруете?
- С чего мне воровать - у себя самого, что ли? - рассмеялся Персиков. - Доктору, вон, пациенты исправно платят, а его благородие Поликарп Петрович государственный пенсион имеет и поместье. А вам, любезная Машенька, я так скажу: я приказчикам хорошо плачу - и все одно воруют. Быдло-с. Порода такая.
- Вот именно-с, - холодно повторил полковник.
Илларион Андреевич натянуто улыбался.
- Мария Илларионовна права, - неожиданно произнес Кирхер. - От бедности воруют, от бедности. Только от духовной бедности. Есть ведь бедняки, что умрут - а чужого не возьмут.
Полковник с неудовольствием посмотрел на врача.
- А в грядущем воруют ли? Павел Владимирович, скажите нам: у вас в России не воруют? - спросил Кирхер.
- Воруют, - сказал Павел. - И еще как! Миллионами, миллиардами воруют.
- Вот видите: миллионами, - сказал немец. - Обычный человек миллион не украдет, верно?
Павел кивнул, радуясь неожиданной поддержке.
- Выходит, ничего не меняется, - продолжил Кирхер, - и не царь виной тому. Не богатство и не бедность. А жадность, зависть и стяжательство.
- Прошу простить, но любите вы, Карл Генрихович, высокими словами говорить, - Заславский откинулся на спинку стула. - Вы знаете: я вас очень уважаю. Вы либерал и умный человек. Но цена таким высоким словам - грош в базарный день. Потому что все они – от лукавого... Потому что грешен человек - и осуждать его за грех смешно и глупо. Природа-с. Ведь кто из нас не грешен? - перекрестился помещик, и Вера Андреевна вслед за ним.
- Я не осуждаю тех, кто грешен, - спокойно ответил немец. - Я осуждаю тех, кто грех свой за честь и добродетель почитает.


Окончание следует).
Буду рад вашим отзывам и комментариям.