Лига авторов

В самой дальней палате второго поста одиноко лежал худой, истощенный сорокапятилетний мужчина. Демид Сокольников. Лицо у него было удивительное. С одной стороны, это было измученное, изможденное, морщинистое лицо старика (маленькие усики и бородка придавали ему немного солидности). С другой стороны, была в этом лице, в этом молящем взгляде младенца какая-то невероятная наивность, детскость, даже дурашливость.

Мира удивилась, что этот пациент лежит в самом конце коридора. Хотя в госпитале были пустые палаты и ближе к посту медсестры. В это время волна вируса пошла на спад. Многие думали, что скоро всех оставшихся пациентов выпишут или переведут в хосписы (например, тех, кто избавился от вируса, но страдает неизлечимым заболеванием), и госпиталь расформируют. Они еще не знали, что скоро грянет новая волна. И похлеще первой.

Когда Мира наконец-то добралась до палаты Демида, было уже послеобеденное время. Все пациенты в других палатах были подмыты, переодеты, накормлены, и блаженно дремали.

Руки и ноги Демида были привязаны к кровати. Мире это очень не понравилось. Но она вспомнила, как однажды совершила ошибку, отвязав просящую об этом бабулю, которая затем при попытке встать с кровати упала и больно саднила ногу. Мира помнила, что, безусловно, была виновата в этой ситуации. И слава Богу, что бабуля отделалась легким ушибом, а не сломала ногу.

Мира поздоровалась с Демидом Ивановичем. Он, казалось, ее не слышал.

- Кусать, кусать! Хацю кусать! – с мольбой повторял он. – Я три дня не ел.

Мира была возмущена. Так вот почему его засунули сюда! Не хотят кормить! Вот же изверги! У Миры неоднократно были столкновения с постовыми сестрами. Те, бывало, грубо кричали на немощных и слабых, понося их разными обидными словами. За то, что те напрягают их, «ходят под себя», не могут сами есть, стонут и просят, кричат, не слушаются, жалуются и плачут. Часто сестры сваливали свои обязанности на санитарок, которые были санитарками только на словах. По документам (да и по размеру оплаты труда) санитарки работали уборщиками. А ведь какова по сути работа уборщика?  - помыть да вынести мусор. А по факту «санитарки» помогали сестрам в уходе за пациентами, зараженными смертельно опасным вирусом. Не будучи даже лицами, имеющими медицинское образование. Они, несмотря на то, что были в средствах защиты, рисковали здоровьем так же, как и медсестры, постоянно контактируя (особенно Мира!) не только с пациентами, но и с их биологическими материалами (кровь, моча, кал, мокрота, слюна и тому подобное). Вот только оплачивались риски работников вирусного госпиталя по-разному. Если медсестра за месяц могла получить и двести, и триста тысяч рублей за работу в грязной зоне, то «санитарка» на ставку получала в это же время ровно тридцать восемь тысяч. Конечно, с подработками (так в вирусном госпитале называли дополнительные смены) можно было получить и пятьдесят – шестьдесят тысяч рублей. Но больше получить никаким образом было невозможно. В тридцать восемь тысяч «санитарки» уже входили вирусные надбавки, которые со временем станут отменять. Поэтому работать с вирусными больными за еще более скромное вознаграждение – двадцать тысяч рублей – среди «санитарок» вскоре желающих почти не окажется. К тому же, медсестра, заразившаяся вирусом на работе, могла получить единовременную компенсацию в размере шестидесяти тысяч рублей. «Санитарки» же в подобной ситуации оставались ни с чем. И без работы (а следовательно без денег), и без компенсации.

Полина Михайловна была намного опытней в жизни и намного хитрее, чем Мира. Она открыто не сталкивалась с сестрами, не спорила с ними, не делила работу на «мое – не мое». Мыла она быстро, с больными особо не разговаривала и не церемонилась. Наскоро протирала середину палаты и быстро выскальзывала. Она хорошо умела делать вид, создавать иллюзию кипучей деятельности. Могла сама предложить какую-то помощь сестрам, например, кого-то покормить или разложить или разнести таблетки. Или же просто сидела на посту и разговаривала с постовой сестрой о жизни, если у той находилось время. Тем самым Полина Михайловна укрепляла социальные связи и казалась «своим человеком». А к своему, как известно, не придираются.

Мира же была бесхитростна  и прямолинейна. Ее усердие в отстаивании прав пациентов (часто одиноких и никому не нужных за пределами госпиталя, тех, которых кроме нее и некому было защитить) доводило сестер до белого каления. Миру побаивались (может «настучать») и не любили. К ней часто придирались, искали повод, чтобы придраться. Например, однажды Мира не помыла раковину в палате лежачего больного. Ей тут же сделали замечание, что «раковины в палатах не мыты». Мира пыталась было парировать, что раковины она мыла во всех палатах, и, возможно, здесь кроется какая-то досадная ошибка: либо она пропустила только одну раковину среди всех, либо же раковина каким-либо образом снова запачкалась. Но ее не слышали. Конфликт из-за раковины перешел в серьезную ссору с медсестрой. Мире было обидно за несправедливость. А медсестра возненавидела Миру за «дурной характер».

Итак, перед Мирой лежал беспомощный Демид Сокольников, отощавший мужчина сорока пяти лет, который, по его словам, уже три дня не ел. А поскольку есть он сам не мог в силу беспомощности своего состояния (да и руки у него были привязаны к кровати), покормить его мог только кто-то из персонала. Мира тут же поставила швабру к стене и надела чистые перчатки.

На тумбочке у кровати пациента стояли упаковки йогуртов, соков и творожков. Они были свежими, судя по дате изготовления на упаковке. «Вот же, - подумала Мира, - у него же все есть, ему же кто-то приносит, а они, они…не могут покормить… Недавно был обед, а этот бедняга лежит тут голодный». Мира спросила:

- Творожок или йогурт будете есть?

- Кусать, кусать! Хацю кусать! – молил Демид.

Мира открыла творожок, и Демид с аппетитом поглотил его. Далее в ход пошел йогурт. Потом Демид выпил сока и съел пирожок. Мира, которая еще не обедала, сглотнула слюну. «Такой голодный, видно, что не ел уже давно», - отметила Мира. Она и сама бы сейчас не отказалась от такого обеда. Мира знала, что Полина Михайловна и некоторые другие сотрудники иногда забирали невскрытые продукты из передачек умерших. Мира же, не смотря на то, что часто была голодна, никогда так не делала. Ей было стыдно перед умершими, хотя она и понимала, что им эти вещи уже были не нужны. По совести, она полагала, что следует отдать продукты родственникам. Но те часто жили за сотни километров от областного центра. Скоропортящиеся продукты могли пропасть. Да и часто родственники, приехавшие за телом, сами решали оставить пакеты с ненужными продуктами и вещами. Мира, несмотря ни на что, брала только те вещи и продукты, которые ей давали лично в руки. Самовольно она у пациентов старалась ничего не брать. Однажды, скрепя сердце, она все же приняла часть продуктов из тумбочки умершего из рук другой санитарки. Получилось, что они с санитаркой Машей по-тихому разделили «добычу» на двоих. Позже Мира корила себя за это и даже мысленно извинилась перед покойником. Одно дело съесть то, что тебе дают, желая «Кушай на здоровье!», и совершенно другое дело так… Человек умер, но душе его все еще может быть неприятно, что взяли что-то, что при жизни принадлежало ему. Ведь это его! Отнимать что-то только потому, что мертвое его тело не может этому помешать?! Это сродни тому, чтобы украсть у слабого или неумного  - обмануть, обхитрить. Это, в конце концов, нечестно – не твое, не бери.

Поевший Сокольников на минуту успокоился. Лицо его выражало полное блаженство. Он закрыл глаза и, казалось, задремал.

Мира быстро обтерла тумбочку, вымыла пол (палата Сокольникова была изумительно чистой) и собиралась уже уходить, переполненная чувством глубокого удовлетворения. Однако, Сокольников неожиданно резко распахнул пронзительные карие глаза, скорчил жалостливую гримасу и печально застонал, тряся головой:

- Кусать! Кусать! Хацю кусать! Я не ел три дня!

У Миры рот открылся от удивления. И хотя Сокольников этого не мог увидеть под Мириным респиратором, который просвечивал через прозрачный защитный экран, он, поймав негодующий взгляд санитарки, на секунду примолк, настойчиво глянув ей прямо в глаза. Но спустя мгновения он упрямо (ей-богу, как заведенный средневековый автоматон) завел свою шарманку про «Кусать! Кусать!» и так далее.

В палату заглянула постовая медсестра Надежда, обворожительная блондинка.

- Ну что, тоже купилась? – со смехом спросила она. – Да кормила я его, кормила. Только час назад как. Он все съел.

Мира опустила глаза и вздохнула. Сокольников вдруг напомнил ей образ Кисы Воробьянинова из популярного кинофильма с его заезженной фразой «Monseieur, je ne mange pas six jours…» на ломаном французском. «Ух, глаза хитрющие…»

Ночью Мира поняла, почему Демида с его монотонной песней задвинули в самый крайний угол отделения. В санитарную комнату, где Мира на кушетке пыталась поспать хоть самую малость перед тяжелым учебным днем, полночи ломились ходячие пациенты. Те знали, где по ночам пытается отдохнуть персонал. Кто-то возмущался, что человеку плохо, он кричит, а на него никто не реагирует. Кто-то жаловался, что из-за криков не может уснуть. Кто-то предлагал сдать пациента в психушку или убрать еще подальше. Предложения сыпались самые разные – от «убить» до «усыпить»: что-нибудь вколоть  (снотворное или успокоительное), убедить молчать, пригрозить выгнать, просто заткнуть.

В конце концов, около пяти утра Мира заснула, не обращая внимания на все еще продолжавшиеся стоны Демида Сокольникова.

***

Дорогие Пикабушники! У меня открыт сбор средств на издание художественного произведения "Вирус". https://planeta.ru/campaigns/204134 В книге вы узнаете о судьбах людей, которые оказались в вирусном госпитале по воле судьбы. Это люди разных профессий, возраста, статуса и разных взглядов на жизнь. Есть среди них и очень добрые, и нетерпимые, сильные и слабые. Все они борются с болезнью, взаимодействуют друг с другом, ссорятся и мирятся, и все без исключения надеются на выздоровление. В книге есть проникновенные моменты, когда у людей жизнь переворачивается с ног на голову. Пребывание в госпитале меняет не только судьбы, но и мировоззрение этих людей. В жизни пациентов госпиталя есть и большие трудности, борьба со смертью лицом к лицу, но есть и радости, встречи, эмоции, надежды...

Очень надеюсь на вашу поддержку! И верю в Силу Пикабу. Хочу поблагодарить @MamaLada, da, автора "Скоровских историй", которая горячо поддерживает меня.

P.S. Спешите принять участие! Вы можете заказать книгу с автографом, приобрести ее с электронном или бумажном варианте.

Ссылка на проект: https://planeta.ru/campaigns/204134

Мира узнала, что скоро у Ирины будет юбилей. Четвертого сентября Ирине должно было исполниться 60 лет. Мира думала о том, как бы порадовать Ирину. Она даже советовалась по этому поводу с санитаркой Лидой.
– Не знаю, Мирочка, – отвечала добродушная Лидия Александровна. Она единственная не задавала Мире неприличных вопросов, таких, например, как «Зачем тебе это надо?» или «Чего ты везде лезешь?». В конце концов Лида предложила подарить небольшую иконку, бумажную или из алмазной мозаики. Но Мира посчитала, что это будет очень неуместно. Показной набожностью Ирина не отличалась. Ей совсем не нужно было ставить икону на тумбочку, чтобы просить Бога о чем-то сокровенном. И потом, для человека, пишущего иконы, эта бездуховная подделка…
Мира думала и думала каждый день. Все казалось банальным и неинтересным, а Мира хотела сделать для Ирины что-то особенное. Она могла бы сыграть на пианино «К Элизе» или «Лунную сонату». Впрочем, откуда в вирусном госпитале было взяться пианино?
Мире почудилась маленькая серая птичка – соловей. Она распевала звонкие трели на тумбочке у Ирины. Было бы неплохо принести Ирине настоящую птичку в клетке. Не соловья, но хотя бы канарейку или парочку неразлучников. Но это было совершенно невероятно и несбыточно. Мира в итоге так и не придумала никакого по-настоящему стоящего подарка для Ирины. Она решила действовать по-ситуации. Возможно, ей удалось бы что-то придумать по ходу пьесы. В обеденный перерыв можно было вырваться в чистую зону, там переодеться и сбегать с ближайший супермаркет.
Вообще, Мира старалась для каждого пациента госпиталя обязательно сделать какой-нибудь подарок. Иногда на День рождения, а иногда и просто так. У кого-то из пациентов не было вещей: одежды, мыла, зубной щетки, шампуня. И Мира выискивала для них эти принадлежности, либо в самом госпитале, например, мыло и туалетную бумагу, либо покупала сама или приносила из дома.
Конечно, Полина Михайловна очень возмущалась и постоянно жаловалась старшей медсестре, с тех пор, как однажды увидела, как Мира передает одной из пациенток кусок больничного мыла и рулон бумаги.
– Куда, куда ты это? – кричала тогда Полина Михайловна. – А ну отдай!
– Нет, это для Ларисы Ивановны! – взбрыкнула Мира, отталкивая руку Полины Михайловны.
Санитарки чуть не подрались. Растерянная Лариса Михайловна из седьмой палаты чуть-чуть не заплакала, но Мира успокоила ее: «Все в порядке, это Ваше!» Полина Михайловна злобно зыркнула и вышла из палаты.
И все-таки что же подарить Ирине?
Бабуся блаженно сопела у окна. Несмотря на возраст, она справилась с вирусом, и легкие почти не пострадали. Авдотья Степановна, смуглая, субтильная, с седыми кудрявыми волосами до плеч, напоминала Мире домовенка Кузю из советского мультфильма. При этом она была хрупка и тонка, как осиновая веточка.
Ирина лежала на кровати, подложив под плечи подушку. Трубки носовой канюли, расходящиеся от носа вправо и влево, напоминали заушники очков. Ирина сосредоточенно смотрела на лист бумаги. Казалось, что она читала книгу.
– Здравствуйте, с праздником! – поприветствовала ее Мирослава.
– Ой, Мирочка, добрый день! – улыбнулась Ирина и оторвала взгляд от своего «чтения».
– А что это у Вас такое интересное? – полюбопытствовала Мира, обращая внимание на листок, который Ирина сжимала в руках.
– А, это, – Ирина изменилась в лице, она вся засветилась, щеки ее порозовели, глаза засияли, – это рисунок моей внученьки. – Посмотри, посмотри, как красиво!
И Мира, присев на стул у кровати Ирины, стала вместе с ней рассматривать рисунок:
– Большой красивый двухэтажный дом с крышей, покрытой морковной черепицей.
– Да-да, это наша дача! – обрадовалась Ирина.
– А рядом с домом, это Ваша семья, правильно?
– Правильно!
Там Вы в самом центре. Ну, точно. Я Вас узнала, в васильковом платье в белые горошины.
– Да-да! – согласилась Ирина. – Это мое любимое…
– А по обе стороны от Вас – Ваши дочери, одна ждет ребенка, а другая с девчушкой о двух косичках…
– Точно-точно, – кивала Ирина.
– Их мужья с ними…
– А мой-то?
– А Ваш сзади от Вас стоит, обнимает и улыбается.
– Это да. Он у меня такой… Любящий, ласковый, – шептала Ирина.
– И сад-огород у Вас отменный: кочаны капусты, морковки оранжевыми верхушками торчат.
– Ага-ага. Морковка у нас в этом году приличная. – Ирина сама не заметила, как развела руки в стороны, изображая в воздухе огромных размеров корнеплод. Она была похожа на рыбака, хвастающегося добычей.
Обсудив все детали детского рисунка, Мира и Ирина замолчали.
– А какой подарок от меня Вы хотели бы на День Рождения? – спросила вдруг Мира. – Что я для Вас могу сделать?
– А ты уже сделала, – ответила Ирина.
Пока Мира отжимала тряпку, Ирина незаметно смахнула соленую каплю с левого глаза. – Хотя…
– Чего бы Вы хотели? – оживилась Мира.
Ирина вздохнула: « Я бы хотела сегодня дойти до туалета сама».
И Мира постаралась сделать все, чтобы желание Ирины осуществилось. По счастью, общий туалет располагался рядом с пятой палатой. Но Ирине, много месяцев «привязанной» к кислородной канюле, нельзя было выходить из палаты без кислорода. От нагрузки (да и вследствие поражения легких) она могла начать задыхаться, могла упасть и даже умереть. Мире стоило огромных усилий убедить заведующего отделением решиться на рискованный эксперимент. Она сама притащила в палату Ирины свободный кислородный концентратор (мобильное устройство, в отличие от современной модификации аппарата Боброва, встроенной в стену). Мира подсоединила носовую канюлю Ирины к кислородному концентратору и помогла Ирине сесть. Затем Ирина, облокотившись на Миру, встала на ноги. Первые несколько минут ее потряхивало. От смены положения кружилась голова. Но постепенно ее организм адаптировался.
– Повтори еще раз. Следующая дверь налево от палаты? – спросила она Миру.
– Да, все так, – ответила девушка.
И Ирина, ощупывая стены и перекатывая за собой аппарат, направилась в дамскую комнату. К счастью, длины провода от канюли оказалось достаточно, чтобы не закатывать концентратор внутрь малюсенького помещения, где и одному человеку достаточно трудно было развернуться.
Удивительно, но с этого дня Ирина стала чаще сидеть и вставать и все также тщательно делать дыхательную гимнастику. Лечащий врач разрешил снимать ей канюлю в дневное время. Постепенно Ирина смогла обходиться совсем без нее и самостоятельно ходила в туалет. Время немощи и подгузников закончилось. Ослепшая, но уверенно смотрящая в завтрашний день Ирина, готовилась к возвращению в лоно семьи.

***

Дорогие Пикабушники! У меня открыт сбор средств на издание художественного произведения "Вирус". https://planeta.ru/campaigns/204134 В книге вы узнаете о судьбах людей, которые оказались в вирусном госпитале по воле судьбы. Это люди разных профессий, возраста, статуса и разных взглядов на жизнь. Есть среди них и очень добрые, и нетерпимые, сильные и слабые. Все они борются с болезнью, взаимодействуют друг с другом, ссорятся и мирятся, и все без исключения надеются на выздоровление. В книге есть проникновенные моменты, когда у людей жизнь переворачивается с ног на голову. Пребывание в госпитале меняет не только судьбы, но и мировоззрение этих людей. В жизни пациентов госпиталя есть и большие трудности, борьба со смертью лицом к лицу, но есть и радости, встречи, эмоции, надежды...

Очень надеюсь на вашу поддержку! И верю в Силу Пикабу. И, конечно же, хочу поблагодарить @MаmаLаdа, которая горячо поддерживает меня. Во многом этот проект был запущен благодаря ее ценным советам и рекомендациям.

P.S. Спешите принять участие! Вы можете заказать книгу с автографом, приобрести ее с электронном или бумажном варианте.

Ссылка на проект: https://planeta.ru/campaigns/204134

Кому на Руси жить х...

По мотивам поэмы Н. А. Некрасова, которую он не закончил, а вот я завершил).

В каком году ― рассчитывай,
В какой земле ― угадывай,
На перекрестке города
Сошлись семь мужиков.
Семь отслуживших срочную
В когда-то грозной армии,
Теперь же просто жителей
Из разных уголков:
Гражданки, Васьки, Автово,
Полюстрово и Купчино,
И Петроградской тож...
Сошлися — и заспорили:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Роман сказал: гаишнику,
Демьян сказал: чиновнику,
Лука сказал: певцу!
Конечно, губернатору! —
Сказали братья Губины,
Иван и Митрофан.
Старик Пахом потужился
И молвил, в землю глядючи:
— Генральному директору!
А Пров сказал: вору.

Мужик, что бык: втемяшится
В башку какая блажь,
Колом ее оттудова
Не выбьешь: упираются,
Всяк на своем стоит!
И так они сцепилися,
Что думали прохожие:
Знать, выпили ребятушки,
Пора ментуру звать.
По делу всяк по-своему
На время вышел из дому:
Тот путь держал до булочной,
Тот до угла до рюмочной,
Пока жена в отсутствии,
Стаканчик пропустить.
Пахом кардан поломанный
Нес в пункт металлосдаточный,
А два братана Губины
Так просто с пивом, с воблою
Шли в садик, посидеть.
Давно пора бы каждому
Пойти своей дорогою ―
Они рядком идут!
Идут и спорят истово,
Кричат, не образумятся,
А времечко не ждет!
Наверно, ночку целую
Так спорили б, покудова
Ханурик местный Коленька,
Из подворотни выползший,
Не крикнул им:
«Почтенные! Дадите три рубля?»
— Чего? — Переглянулися
Тут наши мужики,
Стоят, молчат, потупились.
Всем жалко трех рублей.
Ханурика спровадили,
Сказав, что дело важное
У них, и недосуг.
Глядел на небо, под ноги,
Стоял, молчал Пахом.
Стоял, умом раскидывал,
И молвил наконец:
«Ну, случай шутку славную
Над нами подшутил!
У нас, у нищих слесарей,
Бомжара денег требовал!
Нет, чтоб к тому, обритому,
С цепурой золоченою,
На шестисотом «мерине»
С поклоном подойти!»
Все вместе посмеялися,
Но все ж не разошлись.
Решили, как отрезали:
Домой не возвращаются,
Покуда спору трудному
Решенья не найдут.
Подумали, сложилися,
За водкой двое сбегали,
А прочие покудова
Сырков, ирисок, хлебушка
Купили наперед.
В саду заняв скамеечку,
Расселись молодцы.
Вот появилась водочка,
Приспела и закусочка ―
Пируют мужички!
Стакана по два выпили,
Поели ― и заспорили:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Забрало пуще прежнего
Задорных мужиков,
Все матерно ругаются,
Не мудрено, что вскорости
Друг дружку будут бить...
Гляди — уж драка началась!
Роман тузит Пахомушку,
Лука колотит Демушку,
А два братана Губины
Колбасят Прова дюжего ―
И всяк свое кричит!

Вдруг, глядь: идут архангелы
С погонами и бляхами.
И драка прекратилася,
Настала тишина.
Порассмотрев попристальней,
Увидели — гаишники.
К ловцу и зверь бежит!
― Давай, приятель Ромушка,
Сказали братья Губины.
— Иди к своим гаишникам,
Спроси их: как живется им,
Вольготно ли, богато ли
На службе в госинспекции,
Нам хочется узнать?
Пошел Роман к гаишникам,
Приблизился, представился,
И о своем спросил.
Не поняли служивые:
«Чего ты изгаляешься?
Или дубинкой хочешь ты
По шее получить?»
«Помилуйте, товарищи, ―
Сказал Роман испуганно, ―
Не шутка и не розыгрыш,
Я правду говорю!
С приятелями спорю я:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Я говорил: гаишнику!
Демьян сказал: чиновнику,
Лука сказал: певцу.
Конечно, губернатору,
Сказали братья Губины,
Пахом сказал: директору,
А Пров сказал: вору!»
Привстали, призадумались
Гаишники на улице.
«Ну, что ж, ― сказал один.
― Отвечу вам, ребятушки,
Как есть, по чести-совести,
Как нам живется счастливо
На службе в ГорГАИ.
В чем счастие, по-вашему?
Покой, богатство, честь?
― Конечно, ― им ответили.
«Теперь посмотрим, братия,
Каков менту покой?
Дороги наши трудные,
Машин вокруг немеряно.
В жару и стужу лютую
В глухую ночь осеннюю,
И в половодье вешнее
Стоим мы на посту.
Стоим, и дым бензиновый
Глотаем день за днем.
Стоим безоговорочно.
А если вдруг авария?
Кричат, гудят водители,
Подчас и труп лежит!
Не верьте, если скажут вам:
«Менты и есть менты».
Нет сердца, выносящего
Без внутреннего трепета
Предсмертное хрипение,
Прощальное рыдание...
Вот так! Теперь подумайте:
Каков менту покой?
А вот посмотрим, граждане,
Каков менту почет?
Задача щекотливая,
Не прогневить бы вас...
Скажите честно, граждане,
Кого вы называете
Козлами и татарами?
Чур, отвечать на спрос!
С кем встречи вы боитеся,
Идя путем-дорогою?
Чур, отвечать на спрос!
Кряхтят, переминаются,
Молчат! — О ком слагаете
Вы песни непристойные,
И всякое вранье?
Дежурного инспектора,
И генерал-полковника,
И просто участкового
Как чествуете вы?
Кому вдогон, злорадствуя,
Кричите: «Вот ― козлы!»
Однако ж забываете,
К кому бежите тотчас же,
Едва случится что-нибудь,
Беда произойдет...
Милиция, милиция!
А вот она, милиция,
Все, как ни есть ― козлы!
Потупились ребятушки,
Молчат. И мент молчит.
― Простите уж, любезные,
Не в осужденье ближнему,
А по желанью вашему
Я правду вам сказал.
Теперь посмотрим, граждане,
Откудова богачество
Ментовское идет?
Во время стародавнее
Империя Российская
Полицией и сысками
Была славна-полна.
И были там известные
Жандармы именитые,
Каких теперь уж нет!
Хоть часто крутонравные,
Однако доброхотные
То были господа.
При них порядок, власть была,
Все по закону делалось,
При них «волки позорные»
Не крикнул бы никто...
Ну, взять хоть нас, гаишников.
Вы думаете, золотом
Дороги наши устланы,
И более ничем?
А сколько нас, гаишников,
Ментов, оперативников
Убили да поранили
Братва, водилы пьяные,
Угонщики, преступники,
И наркоманы всякие ―
Сумеешь перечесть?
Конечно, дело чистое:
Не выписать квитанцию,
И взять, когда дают.
Зарплата ― сами знаете...
А кто из вас, дражайшие,
Положа руку на сердце,
Не взял бы доли маленькой
Детишкам мандаринчиков
На радость прикупить?
Наивен тот, кто думает,
Что мы ни с кем не делимся,
Что подать подорожную
Себе в карман кладем...
Не так все просто, милые,
И жизнь мента ― не райская,
Такая, как у всех...
Покончил речь, и медленно
Отъехали «архангелы».
А шестеро товарищей,
Как будто сговорилися,
Накинулись с упреками,
Отборной крупной руганью
Романа обложив:
― Что, взял? Башка упрямая!
Скотина тупорылая!
Туда же лезет в спор!
Татары подорожные,
Менты живут по-княжески,
Жируют, благоденствуют
Гаишники везде!
Ну, вот тебе хваленое,
Ментовское житье!
Роман стоял, помалкивал,
Боялся, не наклали бы
Товарищи в бока...

Вдруг — «бумер» с вип-сиреною,
Откуда ни возьмись, летит,
А в нем виднеется
Какой-то дядя кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарою во рту.
Подъехал «бумер» к зданию,
Высокому, солидному,
С какой-то странной вывеской:
«ЖилГлавГосСнабГорСбыт».
«Вот славная оказия!
Да это же директор наш!»
— Промолвил дед Пахом.
Герои дружно бросились
К машине и построились,
Как демонстранты, в ряд.
— Кто таковы, голубчики,
И что вы здесь столпилися? ―
Спросил у них пузатенький,
В костюмчике и галстуке
Солидный господин.
― Учтите, разлюбезные,
Коли наехать вздумали,
То кров непромокаемый
В моей конторе есть!
Так что, валите, молодцы,
Подобру-поздоровеньку...
Притихли наши странники
И ну давай выталкивать
Пахома-старика.
Сначала тот упрямился,
Все кашлял да покряхтывал,
Но наконец отважился
И начал речь свою:
Мы мужики смиренные,
Простые, но упрямые.
Поспорили однажды мы,
Идя путем-дорогою:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Роман сказал: гаишнику,
Демьян сказал: чиновнику,
Лука сказал: певцу,
Конечно, губернатору,
Сказали братья Губины,
Я говорил: директору!
А Пров сказал: вору!
Хотим узнать доподлинно,
Как вам, простым директорам,
Живется на Руси?
Свободно ли, вольготно ли
Живете вы и дышите?
Вздохнул директор легонько
И дым сигарный выдохнул
С улыбочкой кривой:
― Что ж, слушайте, товарищи,
Про жизнь мою прекрасную.
Лет десять я директором
На этом предприятии.
За годы эти долгие
Случалось-было всякое.
Безмерно глуп, кто думает,
Что жизнь у нас, директоров,
Прекрасна и легка.
Не всякий может выдержать
Приемы, презентации,
Звонки, согласования,
Отчетность, конкуренцию,
Великую ответственность
За весь «ЖилГлавГорСбыт»
Ведь люди тут работают,
И кушать надо каждому,
Зарплату получать...
И бьешься с утра до ночи,
Печати ставишь, подписи,
Жены не видишь, детушек,
Как каторжный работаешь,
Почти без выходных.
Не просто все решается,
Не разом получается,
А нервы, други милые,
У нас ведь не железные.
За все, мои хорошие,
Приходится платить...
— Зарплата, чай, немалая, ―
Переглянулись путники, ―
Нетрудно заплатить.
Деньжищами огромными
Ворочаешь, наверное...
— Да не о том я, олухи!
Что деньги? Разве главное?
А счастье, а спокойствие
Не стоят ничего?
Жена моя несчастная,
Не видит мужа сутками!
Что деньги? Если мог бы я
Хотя бы час купить?!
Сейчас еще спокойнее,
А раньше было, вспомните!
Ведь, что ни день, на кладбище
Везут предпринимателя.
Поджоги, взрывы, снайперы,
ОМОН, налоги, рэкеты ―
Вот сладкое житье!
Вы счастливы, голубчики,
Что этого не знаете! ―
Сказал проникновеннейше
Директор мужичкам.
«Счастливые» понурились,
Сказали: «Виноватые,
Не ведали всего...»
— Ну, коли дело кончено,
Позвольте мне откланяться.
Спешу я ― презентация
Сегодня быть должна.
Он улыбнулся ласково,
Сигарку бросил под ноги,
И в офис поспешил.
А семеро детинушек
Стоят и чешут головы:
Совсем не сладко выглядит
Директора житье.
И на Пахома кинулись:
― Что, съел, балда упрямая!
Не знаешь, так помалкивай!
Лишь время зря потратили
Свое, да и директора.
Хоть ездит он на «бумере»,
А разве может запросто,
Как мы, ходить-выспрашивать:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?

Устали наши путники,
Присели на скамеечку.
Вдруг слышат: шум нешуточный
Поднялся в стороне.
Глядят: а из автобуса
Выходит группа модная
Заезжих поп-певцов.
Вот случай! Наши странники
Вскочили со скамеечки,
Наперерез им кинулись,
Фанатов растолкав:
— Скажите, добры молодцы,
Как вам живется: весело,
Вольготно на Руси?
Артисты напугалися:
Какие фаны странные,
И просят не автографы,
А правду рассказать!
― Какая правда, милые? ―
Спросил их лидер Боренька. ―
Зачем вам правда, сладкие?
Кому нужна она?
Артисты ― не колхозники,
В них ореол таинственный,
Магическая аура
Присутствовать должна!
А вы тут правду ищете!
Так вы не из налоговой?
Лука сказал, что нет:
― Мы ― граждане обычные,
Поспорили мы давеча,
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Роман сказал: гаишнику,
Демьян сказал: чиновнику,
А я сказал: певцу!
— Певцу? Вот насмешили-то!
Расхохотался Боренька
И группа вслед за ним.
— Певцы — стезя особая!
Сказал он в назидание. —
Они — душа народная,
Кто скажет, что не так?!
Пускай глумятся критики,
Хохочут недалекие!
Искусство, братцы, чувствовать
Не каждому дано!
И пусть кому-то кажется,
Что жизнь артиста сладкая —
Не верьте! Видит публика
Лишь блеск и мишуру!
Певцам живется тягостно:
Разъезды, выступления,
Пиар, работа в студиях,
Когда все люди празднуют —
Для нас рабочий день!
Что слава? Если б знали вы,
Как достают поклонники,
Когда не можешь из дому
Ты выйти погулять!
А если в клубах модных ты
Хоть месяц не появишься —
Конец!! Тебя, красивого,
Уже не узнают!
Тут Боренька поморщился,
Всплакнул, платочком вытерся
И с группою ушел.
Понурились ребятушки:
Да, тяжела судьбинушка,
И далеко до счастия
Артистам на Руси!

— Ну, что, узнали много мы, —
Сказал Пахом товарищам.
— Осталось нам для истины
Еще троих спросить.
Демьян сказал, что ведает,
Где изловить чиновника:
— Чиновник — рыба редкая.
Хоть знают все, где водится —
Пойди его, поймай!
Но знаю место рыбное:
Кафе напротив мэрии.
Там завсегда чиновника
За жабры можно взять!
Так и решили странники
И всей гурьбой отправились
В заветное кафе.
И впрямь, глядят: чиновники
В костюмах и при галстуках
Туда-сюда снуют.
Решили ждать, и вскорости
Большая рыба в галстуке
Поплыла из кафе.
Демьян забросил удочку:
— Опрос проводим устный мы
О жизни на Руси!
Скажи нам, не прогневайся:
Сладка ли жизнь чиновничья,
Вольготна ли, легка ль?
Чиновник спину выпрямил
И посмотрел так пристально,
Что большинство из странников
Надумали бежать...
— Пожалуйста, фамилии,
Какой организации?
Кто вас уполномочивал
Опросы проводить?
Где ваше разрешение,
Печати, визы, подписи?
Без этого, любезные,
Не стану говорить!
Но два братана Губины
Чиновника одернули, прижали,
Да прикрикнули:
— Ну, ты, мурло казенное,
Народ желает истину
И правду знать немедленно!
Мы давеча поспорили.
Демьян сказал: чиновникам
Живется-припевается
Вольготно на Руси! Он прав?
От слов приятельских
Чиновник подобрел:
― Так вы узнать желаете,
Как нам живется-можется?
Какое у чиновника
Вольготное житье?
Извольте. С удовольствием
Вам жизнь свою поведаю.
Судите сами, граждане,
Чиновника удел.
Не просто служба служится,
Не быстро дело спорится,
Карьера у чиновника ―
Нелегкая стезя.
Планерки, заседания,
Звонки, согласования,
Порою света белого
Не видишь от бумаг!
Сказал Демьян: ― Ты зубы нам
Родной, не заговаривай!
Конечно, служба трудная,
Быть может. Относительно.
Так вам и деньги платятся,
И льготы, санатории...
— Какие деньги, граждане?
Оклад в четыре тысячи
И премии чуть-чуть...
— А чьи вот эти «Лексусы»,
«Тойоты», «Хонды», «Бумеры»?
Здесь у крыльца стоят?
Не ваши, не чиновничьи? ―
Спросили братья Губины.
― Ты говори, не скромничай,
Мы, чай, не из налоговой,
Не будем доносить.
— Я, граждане-товарищи,
Сам езжу на троллейбусе.
Чиновник, честный труженик,
Живет не лучше вашего!
Не получает больше он,
И так же нищ и гол.
Все деньги, до последнего,
Уходят на питание,
Семью одеть-порадовать,
Да пива похлебать.
С такой зарплатой мизерной
Никак не разгуляешься.
И все, что в телевизорах:
Машины, яхты белые,
Компьютеры, мобильники,
Поездки заграничные —
Все это не для нас!
А эти «хонды», «лексусы» —
То случаи особые!
Тут надо лапу крепкую
Или родню иметь!
Неужто вы не знаете,
Что от Кремля до булочной —
Нигде простому, честному
Не выбиться вперед?
Повсюду дочки-матери,
Отцы, сынки, племянники,
Кузены, братья, шурины
И разные друзья...
Так им места хорошие,
Квартиры, продвижение,
А нам, простым чиновникам,
От бублика дыру!
— Ну, что ж, братан, спасибочки!
Пролил ты света-истины
На наш нелегкий спор.
Иди! — Роман и Провушка
Костюм ему поправили
И отпустили. Молодец
Исчез, как будто не было.

— Осталось власть держащего,
Родного губернатора
И вора допросить! —
Сказал Лука, а Провушка,
Мужик ехидный, въедливый,
Сказал: — Так это, братия,
Почти одно и то ж!
Все вместе посмеялися,
И сразу — вот история! —
Заметили карманника,
А попросту — вора.
Хотел «трубу» у Губина
Ивана, брата меньшего,
Тихонечко стащить.
Схватили вора накрепко,
Собрались бить, однако же
Припомнили про спор.
— А ну-ка, Пров, любезнейший,
Давай, спроси, как следует,
Вот этого вора!
Пусть скажет все доподлинно,
Как им живется-можется,
Как тащится-воруется
На нашей, на Руси?
Пров подошел к преступнику.
Задержанный не дергался,
Смотрел угрюмо искоса,
Пощады не просил.
— Что, граждане, бить будете?
— Оно, конечно, надо бы! —
Сказали хором путники.
— Попался — так держись!
Вот только повезло тебе:
Отделаешься пендалем,
Коли расскажешь истинно
Про воровскую жизнь.
Есть среди нас товарищи,
Считающие искренне,
Что у воров-преступников
Вольготное житье.
Ответь, скажи по совести,
Как вам ворам воруется
В стране российской, вольно ли?
— Ну, ежели отпустите...
— Отпустим, зла не держим мы,
Ты только расскажи!
— Ну, ладно, — вор задумался. —
Тогда начнем с истории.
О «Русской правде» слышали?
— Газете? — Эх, вы, неучи! Законе!
Лет так с тысячу назад его блюли.
Так там еще написано
Про воровскую братию.
Древнейшая профессия!
Вы это знать должны!
Итак, мы видим: издревле
Все наши предки славные
Тащили на Руси!
Да что там Русь сермяжная!
В Европе, да в Америке
Воруют хлеще нашего.
А почему? Не знаете?
Так я скажу вам: издревле,
Еще с времен Адамовых
Так повелось. Не Ева ли
Те яблоки потырила,
Божественное дерево втихую обтрясла?
— Ты про Адама с Евою
Не заливай нам на уши!
Скажи конкретно: как тебе
Живется на Руси?
— Ну, это как посмотрите.
Кто с фартом, да с везением,
Тому живется, в общем-то,
Вольготно... до поры.
Вот бомбанешь ты фраера,
Лавэ возьмешь, и думаешь:
Пофартило тебе!
Живешь, гуляешь, тащишься.
А через месяц оперы
Возьмут под белы рученьки
И кинут в КПЗ.
Конечно, есть поверие,
Что вору всюду сахарно,
Тюрьма — наш дом родной!
Я вам отвечу искренне:
Кто не «сидел» — попробуйте!
Узнаете все прелести,
Изведаете тонкости,
Поймете, что к чему.
В стране, где все народное,
Не воровали разве что
Слепцы или глупцы.
Вы сами, разлюбезные,
Признайтесь-ка по-дружески:
Неужто не берете вы
Того, что плохо сложено
Или не там лежит?
Да не кривитесь, полноте,
Стесняться, право, нечего.
Ведь наша клептомания —
Народная черта!
— Да, рассказал занятно ты.
Считай, добавить нечего.
Что ж, уговор, как водится,
Мы будем соблюдать. Иди.
— До встречи, граждане! —
С улыбкой вор откланялся,
От пендаля поморщился,
Мигнул — и был таков.

— Пойдемте к губернатору! —
Сказали братья Губины.
— Осталось нам последнего
Героя допросить!
— Пойдем! — и вся компания
Пошла гурьбою к мэрии,
Чтобы вопрос поставленный
Скорее разрешить.
Пришли. Подъезд с охраною,
С гербами и штандартами —
Красиво, мать ети!
Стоят они, любуются,
Лишь одного не ведают:
Как можно к губернатору
На рандеву пройти?
Охрана, видно, строгая,
И нас с такими рожами
Не пустит во дворец.
Решили ждать. И к вечеру
Дождались губернатора:
Машина с вип-сиреною,
Охрана с микрофонами.
Почувствовали молодцы,
Что здесь им не обломится,
Не пустят просто их.
Что делать? Все понурились.
И вдруг — знакомец Коленька,
Ханурик, бомж юродивый,
Явился, гость непрошенный,
Как вилка к киселю.
И молвил: — Что вы, судари,
Стоите как убитые?
А не дадите мелочи
Здоровье подлечить?
— Держи! Отстань по быстрому!
— А что случилось, граждане? —
Не унимался Коленька.
— Я, может, пособлю?
— Ну, только если сможешь ты,
— сказал Демьян с усмешкою.
— Узнать у губернатора,
Как он живет, вольготно ли
На нашей, на Руси?
Тогда мы всей компанией
Тебе на водку скинемся!
Идет? — А то, любезные!
И наш ханурик Коленька
Расхохотался вдруг.
И указал на мэрию:
— Спросить хотите, граждане,
У них, у губернатора?
Смешные вы, наивные,
Не видите простейшего!
Народные избранники
Все как один, находятся
В иной астральной плоскости,
Не в нашем измерении!
Просить их или спрашивать —
Что воду ситом пить!
Ступайте лучше, милые, домой
К жене и детушкам,
И не морочьте голову
Себе, да и другим.
А коль хотите правды вы,
Извольте и послушайте.
Россия — не Америка!
У нас живется весело, вольготно
Лишь покойникам.
Лежат себе, не мучатся
Ни холодом, ни голодом,
Ни бодуном...
Шумит листвою дерево,
Настала стужа лютая,
Дурные времена!
В веках стояло дерево,
А ныне пошатнулося.
Сидят на ветках вороны,
Ждут павших желудей.
И свиньи мохнорылые
Копают, губят дерево,
Изгрызли корни мощные,
Кору объели начисто —
Все мало им... Доколе же!
Притихли наши молодцы,
Молчат и слово слушают,
Великое, правдивое,
То, что в душе у каждого
Бродило-колобродило,
До времени, до искорки
Таилось, до поры...
— Не вы ли это дерево,
Россией нареченное?
Могучее, ветвистое,
Краса и стать Земли?
Доколе жить растением
Покорным и безропотным? —
Спросил безумец Коленька
И плюнул на асфальт.
Переглянулись путники:
— Оно, конечно, правильно,
Пусть только скажут! Кто-нибудь
Пусть встанет впереди!
Тогда уж мы... — Все правильно!
— их перебил юродивый.
— Все справедливо, граждане!
Коли терпеть вы любите,
Терпите, Бог — в союзники.
Вот только что посеете,
То будете и есть!
И с этаким напутствием
Пропал. А наши странники
Друг с другом попрощалися,
И по домам разъехались,
И стали просто жить.
Как все, как люди русские.
Гуляют — как гуляется,
Воруют — как воруется,
Работают — как хочется,
А пьют — а пьют всегда.
Живут, качают дерево,
А дерево не падает,
До времени стоит...

Такой мне сон привиделся
Про семерых ребятушек,
Искавших правду-матушку
На вольной, на Руси.
Про сон недолго помнил я —
Дела, заботы разные,
Кручусь-верчусь, как все...
Лишь иногда за рюмкою
Холодной чистой водочки
Накатывает грусть,
И в сердце поднимается
Вопрос большой, нешуточный:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?


сентябрь – декабрь 2005г

Однажды Мира обнаружила в палате №6 нового мужчину. Всего в палате в тот момент находилось трое. Два залежавшихся тяжёлых пациента. И новенький – мужчина лет шестидесяти. Без кислородной маски и мочевого мешка. Был ли на него надет подгузник, с первого взгляда трудно было определить, так как мужчина лежал на кровати в плотных хлопковых трико. «Скорее всего, у него нет подгузника», – мимолётно подумалось Мире.Одна пустая кровать зияла, неприятным ледяным металлическим холодом обдавая палату. Накануне её обитателя перевели в реанимацию. И вот, увидев незнакомца, Мира склонилась над ним и стала внимательно рассматривать. Миловидный мужчина лежал с закрытыми глазами и блаженной улыбкой на лице. Табличка гласила: «Смирнов Василий Иванович, 63 года». Мира бормотала про себя: «Спит? – спит. А этот-то почему не говорит?»– Почему не говорю? – Говорю, – мужчина открыл глаза и широко улыбнулся, обнажая добротные вставные зубы.– Вы разговариваете? Вы меня понимаете? – опешила Мира.– Отчего не понимать? Конечно, понимаю! – ответил мужчина и присел на кровати.Мира была изумлена. Она настолько не ожидала увидеть абсолютно здравомыслящего, в трезвом уме и твёрдой памяти человека в палате среди долгое время лежащих безмолвных пациентов, что не сразу смогла прийти в себя.– А как Вы себя чувствуете? – спросила Мира у Василия Ивановича.– Нормально я себя чувствую, – усмехаясь, ответил тот.– Мне показалось... Показалось, что Вы сегодня весь день лежали с закрытыми глазами и ничего не говорили, – Мира вспомнила, как утром автоматическим ловким движением руки автоматически прощупала, не сырой ли подгузник и убедившись, что «сухо», проследовала от Василия Ивановича к другим пациентам, не обратив на него никакого особенного внимания. Сегодня день был напряженно-загруженным, поэтому второй раз она оказалась в шестой палате только вечером.– Так а что ещё делать? Только и лежать с закрытыми глазами, – ответил Василий Иванович, – да и не разговаривал со мной никто.– А когда поступили?– Вчера поздно вечером.И пока Мира сливала мочевые мешки других обитателей палаты №6 и меняла им подгузники, Василий Иванович рассказал ей о себе много интересного. Он, по сути, вкратце пересказал Мире всю свою жизнь. Как родился, учился, работал, женился, и какие у него замечательные сыновья... А как он прекрасно в молодости пел и играл на гармошке (Василий Иванович даже попытался было исполнить куплет). Наверное, если бы разговор Миры с Василием Ивановичем и его пение услышала Полина Михайловна, она снова теперь захлопнула бы дверь палаты, но двухкратно прокричала «Дура!» и покрутила у висков обоими указательными пальцами. С вдвое большей скоростью добежала бы до Марии Николаевны и в два раза больших красках описала бы ей происходящее. И Мария Николаевна, наверное, обреченно бы ей ответила: «Молодая ещё, глупая, жизни совсем не знает» или «Им полезно». К счастью, однако, у Полины Михайловны в этот день был законный выходной, который она законно пролеживала на диване, изредка поругивая домочадцев за отсутствие дома чистоты...Оказалось, что Василий Иванович очень любит разговоры. И вообще Василий Иванович, несмотря на подтверждённый тестированием вирус, чувствует себя прекрасно и надеется на скорую выписку из вирусного госпиталя. В Мире Василий Иванович нашёл прекрасного и обаятельного собеседника (а точнее, слушателя) и был очень рад продолжить общение. И вообще, было бы неплохо, если бы Мира почаще заходила к нему, чтобы скрасить, так сказать, его грустное, унылое, отчаянное и холодное здесь существование...

Дорогие Пикабушники! У меня открыт сбор средств на издание художественного произведения "Вирус". https://planeta.ru/campaigns/204134 В книге вы узнаете о судьбах людей, которые оказались в вирусном госпитале по воле судьбы. Это люди разных профессий, возраста, статуса и разных взглядов на жизнь. Есть среди них и очень добрые, и нетерпимые, сильные и слабые. Все они борются с болезнью, взаимодействуют друг с другом, ссорятся и мирятся, и все без исключения надеются на выздоровление. В книге есть проникновенные моменты, когда у людей жизнь переворачивается с ног на голову. Пребывание в госпитале меняет не только судьбы, но и мировоззрение этих людей. В жизни пациентов госпиталя есть и большие трудности, борьба со смертью лицом к лицу, но есть и радости, встречи, эмоции, надежды...

Очень надеюсь на вашу поддержку! И верю в Силу Пикабу. И, конечно же, хочу поблагодарить @MаmаLаdа, которая горячо поддерживает меня. Во многом этот проект был запущен благодаря ее ценным советам и рекомендациям.

P.S. Спешите принять участие! Вы можете заказать книгу с автографом, приобрести ее с электронном или бумажном варианте.

Ссылка на проект: https://planeta.ru/campaigns/204134

В палате №6 обитали лежачие мужчины.
Обычно Мира разговаривала с «жителями» каждой палаты. Всё начиналось с приветствия, потом девушка начинала мыть пол, и слово за слово, вопрос за вопросом, ответ за ответом, взгляды, улыбки, кивки, хлопки, а также жалобы, смех и просьбы – всё лилось здесь единым и ежевечерним мощным потоком. Утром мытьё полов было несколько более ускоренным, так как пациенты ждали врачебного обхода или поездки на обследования. Вечернее же мытьё палат, а точнее водопад общения народа с Мирой, было не остановить. И чем более улучшалось самочувствие пациентов, тем больше они желали общаться с Мирой. Но наблюдалась, однако же, и обратная закономерность – чем больше Мира общалась с болеющими (и они с ней), тем скорее улучшалось их самочувствие.
Старшая медсестра вирусного госпиталя, добродушная молодая женщина с такой же утончённой фигурой, как у Миры, и такого же невысокого роста, не возражала. А что, Мира свою работу по мытью полов и переодеванию подгузников выполняла безукоризненно. А разговаривать о жизни с людьми, пусть даже (и тем более!) находящимися в больнице, не запрещено никакими законами. Разве только этика? Но формально этические рамки Мира не переступала.
– Ты говори, говори! Это даже им полезно, – разрешала Мария Николаевна, старшая медсестра, заслышав ласковый голосок санитарки Миры, такой похожий на её собственный голос.
Мира давно поняла, что это полезно. Многие, выбравшиеся из тенёт болезни, говорили ей, что её голосок, её подлинный неподдельный интерес к ним, к их скудной госпитальной жизни, пробудил в них желание очнуться и продолжать, несмотря ни на что, жить.
Обычно Мира разговаривала с жителями каждой палаты, но в шестой палате всё было не так. В шестой палате обитали тяжёлые лежачие мужчины.
Все они были в подгузниках и со свисающими с кроватей мочевыми мешками. У всех у них были зонды в желудке, через которые их было необходимо кормить. Все они молчали, лишь изредка приходя в сознание и открывая глаза. Когда Мира в первый раз зашла в шестую палату, она поздоровалась. Но никто ей не ответил. Потому позже Мира не здоровалась, а просто тихонько отворяла дверь и приступала к помывке пола. Впрочем, Мира быстро сообразила, что пол в палате у лежачих мужчин, довольно чистый, что весьма ускоряло ей процесс помывки. Всего 3 минуты – и готово, а сэкономленное время можно потратить на что-то более полезное. Если, конечно, не прольются случайно моча или остатки жидкой пищи после кормления, или во время медицинских манипуляций не соскочит игла из вены, и не натечёт кровавая лужица. Впрочем, Мира старалась очень аккуратно обходиться с жидкостями. И потому имела возможность экономить время и силы. В тихой и грустной палате номер шесть Мира вглядывалась в лица, гладила болеющих по волосам и по рукам. Иногда задерживалась надолго. Чтобы её не обвинили в ничегонеделании, мира сначала очень быстро убиралась, потом прополаскивала и отжимала швабру, ставила ведро за двери, а рядом с ним – чистую швабру. Потом Мира подходила по очереди к болеющим и гладила их. Она была готова в любую секунду вскочить и схватиться за швабру, делая вид, что моет пол. Если бы кто-то и спросил, что она делала около пациента, то она имела на этот случай заготовленный ответ – «поправляла бельё». Поправлять или перестилать белье также входило в обязанности Миры. Однажды за поглаживанием пациента Миру «застукала» Полина Михайловна. Мира так увлеклась, разглядывая морщинки на лице мужчины, ласково проводя рукой по его редким, слипшимся от пота волосам, что совсем забыла об осторожности. В это время в палату, словно фурия, залетела запыхавшаяся Полина Михайловна, прибежавшая со второго поста. Она прибежала за Мирой, чтобы та помогла ей переодеть грузную и тяжёлую женщину, весом под сотню килограммов.
– Дура! – прокричала Полина Михайловна, для верности покрутив пальцем у виска, когда увидела, чем занимается Мира, застигнутая врасплох.
Полина Михайловна тут же забыла о стокилограммовой подопечной и отправилась на пост, где в этот день дежурила Мария Николаевна. Полина Михайловна в красках рассказала старшей медсестре об «извращениях» молодой санитарки Мирославы.
«Жалеет их, Полина Михайловна. Молодая, неопытная ещё», – ответила старшая.

Дорогие Пикабушники! У меня открыт сбор средств на издание художественного произведения "Вирус". В книге вы узнаете о судьбах людей, которые оказались в вирусном госпитале по воле судьбы. Это люди разных профессий, возраста, статуса и разных взглядов на жизнь. Есть среди них и очень добрые, и нетерпимые, сильные и слабые. Все они борются с болезнью, взаимодействуют друг с другом, ссорятся и мирятся, и все без исключения надеются на выздоровление. В книге есть проникновенные моменты, когда у людей жизнь переворачивается с ног на голову. Пребывание в госпитале меняет не только судьбы, но и мировоззрение этих людей. В жизни пациентов госпиталя есть и большие трудности, борьба со смертью лицом к лицу, но есть и радости, встречи, эмоции, надежды...

Очень надеюсь на вашу поддержку! И верю в Силу Пикабу. И, конечно же, хочу поблагодарить @MаmаLаdа, которая горячо поддерживает меня. Во многом этот проект был запущен благодаря ее ценным советам и рекомендациям.

P.S. Спешите принять участие! Вы можете заказать книгу с автографом, приобрести ее с электронном или бумажном варианте.

Ссылка на проект: https://planeta.ru/campaigns/204134

На заводе Макар Петрович слыл человеком принципиальным. Строгого вида, в черных очках, он мерил территорию предприятия четким, едва ли не строевым шагом, и ко всему, что касалось технологий, был так же дотошен и строг.
Сослуживцы его уважали, хоть и посмеивались за спиной. Дело в том, что Макар Петрович и в житейских вопросах был так же принципиален, терпеть не мог пошлых анекдотов, сальных историй и даже намеков на адюльтер, из чего следовало, что двадцать лет его брака были столь же принципиальны и чисты.
И ведь так оно и было. Макар Петрович гордился своим непорочным браком, ставившим его в моральном плане выше падких на женский пол сослуживцев. Женская половина отдела его уважала, мужская посмеивалась и побаивалась. Ходячий принцип, говорили о нем.
Одной поздней дождливой осенью на предприятии случился аврал, и технологи вкалывали допоздна. Макар Петрович уходил позже всех. В пятницу он снова задержался и, оторвавшись от чертежей, обнаружил, что уже стемнело.
Приведя в порядок бумаги на столе, он отправился в раздевалку. На работе Макар Петрович носил халат, и после работы его надо было повесить в шкафчик.
Зайдя в мужскую раздевалку, Макар Петрович обнаружил, что все уже ушли. Было тихо, и лишь в душевой лилась вода - наверно, забыли выключить. Он снял халат и повесил на гвоздик. Посмотрелся в зеркало, отмечая строгий принципиальный взгляд и несгибаемые складки у рта.
Скрипнула дверь душевой. Макар Петрович мельком кинул взгляд и остолбенел. Из клубов пара вышла нагая Венера.
- Ну, и чем мы с тобой займемся? - лукаво спросила Венера, и Макар узнал Ирку из хозотдела, девку наглую и, само собой, без принципов. Что она здесь делает? В мужской раздевалке, голая? Сладкий вихрь завертелся в голове технолога. Он тут же вспомнил, как случайно слышал, будто Ирка не пропускает ни одного новенького, и на заводе ходят байки об Иркиной ненасытности. Вспомнил, как не однажды, встречаясь с Иркой в полутемном коридоре, ловил ее бесстыжий взгляд, а как-то раз она даже подмигнула. Значит, и до меня добралась, подумал Макар Петрович и отступил на шаг. Пальцы запутались в пуговицах рубашки. Он оглянулся. Помощи ждать неоткуда.
Ирка приблизилась. Шаловливые ручки расстегнули несколько пуговок. Макар Петрович впал в ступор, ведь еще никогда его не домогались столь напористо и нагло. Во рту пересохло, и вместо жесткого окрика вырвался полузадушенный всхлип. Рубашка упала на пол. На технологе еще оставались штаны, и Макар Петрович вцепился в них, как в последний оплот демократии.
- Ну, что ты, котик? - проведя пальчиком по его щеке, обиженно промурлыкала Ирка. - Стесняешься? Тогда я отвернусь.
И отвернулась, встала коленками на скамейку и выгнула спину. Макар Петрович обомлел. В таком ракурсе Ирка смотрелась на порядок выигрышнее жены. Темные силы эволюции взыграли в Макаре Петровиче, и воспрявшее достоинство само потащило его вперед.
- Ах! - прогибаясь, сказала Ирка.
- Да! - простонал Макар Петрович, забыв обо всем.
В один миг раздевалка с лавками и шкафчиками разлетелась в стороны, и весь мир сузился до белой прыщавой задницы, похотливо покачивающейся перед ним.
А потом грянул взрыв. Да такой, что первый взрыв вселенной был жалким хлопком. По крайней мере, так показалось Макару Петровичу.
Томно мурлыча, Ирка скрылась в душе, а обессилевший технолог присел на скамью. «Как же так, - думал он, постепенно приходя в себя, - ведь сколько лет я держался... Мне было, чем гордиться. И в один миг... И кто? Какая-то Ирка... И ведь я не виноват. Ведь я же не хотел, даже не думал! Не я к Ирке в раздевалку пришел, а она ко мне. А еще жена! То голова у нее, то спина, то настроения нет. Но почему я это допустил? Неужели и впрямь инстинкт? Ведь не мог сопротивляться, ничего не мог! Мои принципы сбежали перед этой... задницей. Выходит, есть сила выше человеческой воли, и пресловутый зов плоти, этот древний инстинкт размножения - не брехня, а реальность. А человек - животное, раз воли не имеет. Но что же теперь делать, - испугался он, перейдя от философских вопросов к насущным. - Что, если Ирка проболтается?»
Венера как раз выходила из душа. Странно, но на этот раз ее формы выглядели не столь соблазнительно, и это повергло Макара Петровича в еще большее уныние.
- Ирочка, - заискивающе начал он, вскакивая с лавки, но нимфа помахала пальчиками и скрылась за дверью.
Макар Петрович закрыл рот и упал на скамейку. Одна его половина настойчиво требовала бежать к жене и покаяться, другая уверяла, что все шито-крыто, что все так делают, и это нормально. «Подумай о своей репутации, - презрительно громыхало в голове, - когда все узнают об этом, ты тотчас станешь тем, кого ты всегда презирал, и даже хуже, потому что они давно поняли то, что до тебя доперло только сейчас!» Признаваться в глупости, даже себе самому, Макар Петрович не желал. Из принципа.
На следующий день Макар Петрович написал заявление, а на изумленные вопросы начальства ответил молчанием. Положенные две недели отрабатывал молча, сжав зубы, ни с кем, кроме как по делу, не общаясь.
Никто так и не понял, почему он ушел, ведь Ирка никому ничего не сказала, а проговорилась значительно позже, когда о "ходячем принципе" уже и забыли.

Теперь он работает у нас. Мерит коридоры четким шагом, строго глядит из-под роговых очков. Постарел, но складки у рта стали еще принципиальней.
- Положительный мужчина, - шепчутся женщины за его спиной. - Вот бы все такими были!
Я улыбаюсь и киваю. Здесь один я знаю его историю, но никому не расскажу. Люблю принципиальных. А что случилось - ну, с кем не бывает?

Тамара Тарабердиева вот уже несколько недель мучилась со стулом. Она не могла нормально сходить в туалет.
– Мира, помоги мне, на тебя у меня одна надежда! Свози меня в туалет!
– Вы можете сходить на судно здесь, прямо в палате, – предлагала Мира, – Ничего в этом зазорного нет. Вы сходите, а я сразу всё вынесу, и проблемы нет.
– Нет. Я не могу здесь, – шептала Тамара Тарабердиева. Меня бабы обижают. Им, видите ли, воняет. А то, что я ходить не могу им всё равно, – Тарабердиева всхлипывала, и под глазами у неё блестели мелкие круглые капельки. Действительно, женщина Татьяна очень грубо относилась к Тамаре. Вместе с ещё одной сопалатницей Ниной она постоянно нападала на Тамару.
Мира пыталась примирить женщин. Объяснить, что Тамаре действительно больно и плохо, но те лишь отнекивались:
– Да пусть не выдумывает! Мы все через это прошли, и никто не ныл! И ходили в туалет! И вообще, чего она такая разнеженная! Всё стонет, всё стонет. Что она чуть ли не умирает. А сама живёт и живёт. Ест да пьёт. Ест да пьёт.
– Но мне больно! Сами-то понимаете! Пятый день опять сходить не могу!.. Надо клизму, микроклизму. У меня есть, Мира, ты не думай, всё есть, всё есть, ты только подсоби, а?
И Мира «подсобляла». Конечно, у Миры было довольно много дел. За суточную смену нужно было дважды вымыть пол в десяти палатах на первом (маленьком) посту. В десяти палатах лежало по 4-6 человек, большинство неходячие. Всех их надо было минимум 6 раз в сутки подмыть, поменять подгузники, либо подать и вынести судно, утку или слить мочу из мочеприёмников. Часто сёстры не успевали и покормить лежачих. Тогда Мире нужно было покормить их из ложечки или через зонд. После завтрака, обеда и ужина, нужно было прибраться, протереть тумбочки, вынести грязную посуду. Кроме того, необходимо было разнести передачки, повозить пациентов на каталках на различные обследования. И весь день практически был занят. Конечно, она могла бы время от времени присесть и немного отдохнуть в санитарной комнате. Но как раз в такие моменты кому-либо из пациентов требовалось особое Мирино участие.
Мира повезла Тарабердиеву на сидячем кресле-каталке в душевую. Там она помогла Тамаре сделать микроклизму и освободить кишечник.
Тарабердиевой полегчало, она заулыбалась и горячо благодарила Миру.
– И всё же, почему Вы терпели столько дней? У вас была микроклизма, долго была задержка стула, болел живот. Это не шутки!
– Я тебя ждала! Чтобы ты меня свозила. Не могла при всех них! Не могла в палате...
– Это я понимаю. Но почему же Вы не попросили кого-нибудь другого, кого-нибудь из санитарочек?
– Кого?
– Полину Дмитриевну, например.
– Да ты что! Она знаешь, знаешь, какая грубиянка?! Не хочу я у неё просить!
– Но ведь это же Ваше здоровье!
– Да она только поорёт, всё равно не сделает ничего!
И Мира понимала Тарабердиеву.
– Лучше ты почаще приходи, и будешь меня возить! – причитала Тамара.
– Но ведь я не только на этом посту работаю, – объясняла Мира.
– А ты приходи, – молила Тамара Тарабердиева.
И Мира возила её в туалет. А та мучилась, терпела и всякий раз ждала свою Миру.
Миры не было несколько дней. Татьяну из пятой палаты выписали. Тамара лежала и постанывала.
Как только Мира вошла, Нина сразу же пожаловалась ей на притворщицу Тарабердиеву, которая «всех достала».
Мира про себя отметила, что Тамара выглядит не очень. Тамара приоткрыла один глаз и изобразила жалкое подобие улыбки. Мира была готова, как всегда, отвезти её в туалет. Но Тамара проблеяла:
– Не сейчас, Мирочка. Попозже, попозже. Я сейчас ещё хочу творожка поесть. Страсть, как люблю творожок!
Нина пробормотала: «Сахарный диабет, а всё туда же. Сама себе проблемы наедает».
Тамара сделала вид, что не слышала этого выпада.
– Знаешь, Мира, у меня вообще всё стало плохо. Кал идёт, понимаешь, шариками такими, как у козы, как у козы... Плохо, Мирочка, мне плохо, плохо! – Тарабердиева закрыла глаза.
– Ага, плохо, плохо! – злобным эхом шипела Нина и покачивала головой, давая понять всем присутствующим, что ни на йоту не верит Тарабердиевой.
Мира взглянула на табличку, которая висела на кровати. Такая табличка здесь была у всех пациентов. «Тарабердиева Тамара Ивановна, 76 лет. 7.02.44»
Мира смотрела на округлое и такое беззащитно-хрупкое лицо Тамары и размышляла. Она обратила внимание на испарину, вялость, нежелание вставать. Взгляд девушки перескочил на короткие седые волосы Тамары, чуть подвивающиеся – ну прямо барашек! Вдруг её осенила внезапная мысль: «Точно, как у козы! Это может быть опухоль кишечника! Нужно срочно сообщить это лечащему врачу!»
Через некоторое время вокруг Тамары засуетилась постовая медсестра. Тамару перевели в реанимацию, а затем, уже глубокой ночью, Тамара попала на операционный стол.
На следующее утро, когда пришедшая на смену Мира осторожно вошла в пятую палату, кинжалом по сердцу кольнула её обнажённая, без матраса и простыни, пустая кровать Тамары.
Нина будто изменилась за ночь. Мира почувствовала её вопросительный взгляд. Нина была похожа на рыбу, выброшенную на берег, которой не хватало воздуха. Она опечаленно хлопала губами. Наконец, собравшись с духом, но всё же поперхиваясь, Нина спросила:
– Как там наша Тамара, не знаешь?
– Не знаю. Но я узнаю.
Днём Мира застала Нину в коридоре у палаты. Женщина (а она была ровесницей Тамары Тарабердиевой) не могла устоять на месте. Она ожидала выписку от врача. Сумки нехитрых пожитков лежали на полу. Увидев Миру, Нина растерянно остановилась:
– Ну как там Тамара наша, что-то долго нет вестей, всё хорошо, прооперировали? Когда её вернут в палату? Я переживаю... Тамарочка наша... – виновато и скомкано пробормотала она.
– Оперировали. Всё будет хорошо! Поздравляю с выпиской! – как можно веселее ответила молодая санитарка.
– Правда?.. Спасибо! – улыбаясь, ответила ей Нина.
Мира уже знала, что ночью Тамара умерла. Прободение кишки. Перитонит. Слишком поздно... Но не умела она резать по-живому.
...А своим любимым творожком Тамара всё-таки полакомилась. Мира поняла это, когда увидела утром обёртку от того самого творожка в мусорном ведре палаты №5. Кто знает, может быть, именно этот творожок стал последней радостью в жизни Тамары Тарабердиевой.

Дорогие Пикабушники! У меня открыт сбор средств на издание художественного произведения "Вирус". В книге вы узнаете о судьбах людей, которые оказались в вирусном госпитале по воле судьбы. Это люди разных профессий, возраста, статуса и разных взглядов на жизнь. Есть среди них и очень добрые, и нетерпимые, сильные и слабые. Все они борются с болезнью, взаимодействуют друг с другом, ссорятся и мирятся, и все без исключения надеются на выздоровление. В книге есть проникновенные моменты, когда у людей жизнь переворачивается с ног на голову. Пребывание в госпитале меняет не только судьбы, но и мировоззрение этих людей. В жизни пациентов госпиталя есть и большие трудности, борьба со смертью лицом к лицу, но есть и радости, встречи, эмоции, надежды...

Очень надеюсь на вашу поддержку! И верю в Силу Пикабу. И, конечно же, хочу поблагодарить @MаmаLаdа, которая горячо поддерживает меня. Во многом этот проект был запущен благодаря ее ценным советам и рекомендациям.

P.S. Спешите принять участие! Вы можете заказать книгу с автографом, приобрести ее с электронном или бумажном варианте.

Ссылка на проект: https://planeta.ru/campaigns/204134